Пабло де Сантис - Язык ада

За столом говорили о приезде Наума, о публикациях Наума, о его будущих успехах. Старая обида продиктовала мои слова; я знаю, что больше никто из нас не имел этого соблазнительного сочетания публичного успеха и интеллектуального престижа, и я знаю, что эта слава была заслуженной. В своих книгах Наум играючи находил слова там, где другие мучились часами, пытаясь подобрать нужное слово; он не делал пометок в конце страницы, которые отсылали бы к другим цитатам, он не искал ни толкователей, ни почитателей, он искал только читателя – эту забытую субстанцию и персонажа почти мифического. Я читал его книги, надеясь найти там общие места и неточности, но видел только великолепный строй связанных между собой идей, с блеском отвечавших на все неясные вопросы.

– Уже давно ходят слухи, что ты пишешь новую книгу, – сказал Кун. – Но в своих интервью ты об этом не говоришь.

– Моя обычная тема. Никаких сюрпризов, никакого секрета.

– Трудно что-то скрывать, чтобы другие не искали в этом секрета, – сказал я. – Это как будто у тебя есть баул, а ты отказываешься его открыть и говоришь: я его не открою, но знайте, что мой баул пуст.

– Мой баул пуст где-то наполовину. Но в нем – только старые бумаги.

– Я подумал, что нам ты можешь открыться чуть раньше, чем всем остальным, – отозвался Кун.

– Да ладно, Хулио, мне нечего скрывать.

– И даже мне ты не скажешь? – спросила Анна. – Сколько уже мы с тобой знакомы?

– Как отказать в просьбе женщине? Пожалуй, тебе я скажу, но попозже, и знай, что это исключение. Это важно: мужчины должны делать исключения для женщин.

Во время десерта Анна увидела Рину и знаком попросила ее подойти, но итальянка, слегка улыбнувшись, лишь махнула рукой и осталась на своем месте. Она сидела одна и ни с кем не разговаривала.

– Ее так потрясла смерть Валнера?

– Не знаю, – ответила Анна. – Они, кажется, даже знакомы не были.

– Почему тогда Рина не захотела сесть с нами? Что ты ей сделал, Наум?

Наум рассмеялся.

– Наша переписка велась с небольшим опозданием. Я с ней потом пообщаюсь.

Кун объявил о начале экскурсии. Наум извинился; поездка была продолжительной, он предпочел бы остаться в номере и подготовить тезисы своего выступления.

– Я думал, что это будет импровизация, Наум. Как в старые, добрые времена, – сказал я.

– Импровизация – это всегда смесь выдумки и правды, что требует тщательной подготовки. Я стал слишком ленивым для этого. Теперь я предпочитаю иметь написанный текст, чтобы думать о другом, когда выступаю.

Он предъявил нам ладони, как если бы на них уже все было написано.

Кун, Анна, я и еще четверо-пятеро переводчиков, которых я не помню, – мы поехали на экскурсию. Сначала – на Черные соляные копи, а потом – на те же заброшенные сооружения угольной шахты.

Во время поездки Кун и Анна обменивались догадками о новой книге Наума.

– Мне приходилось проводить исследования даже в приютах для душевнобольных, когда я изучала расстройства речи, – сказала Анна. – В одной из больниц я нашла испанца по имени Улисс Драго, который уже много лет писал поэму о грехопадении Вавилона. Драго разговаривал на каком-то непонятном языке, придуманном им самим, но писал о своих видениях Вавилонской башни – на испанском. Наум сделал пару публикаций о Драго и связи между поэмой и языком, который он придумал. Думаю, что эти работы заключали в себе смесь эссе и поэтического вымысла, в котором Драго указал ему путь к Вавилонской башне.

– Он будет говорить об этом на сегодняшнем заседании? – спросил Кун. – Я просил его сообщить заранее о теме выступления, но он мне сказал, что еще сам не решил.

– Он всегда говорит, что еще ничего не решил, – резко проговорила Анна. Я уловил в ее раздраженном голосе интимную откровенность и сдерживаемую злость.

Микроавтобус остановился у края дороги, мы вышли и прошли пешком еще с километр по короткому склону. Черные соляные копи представляли собой небольшое плато, которое напоминало следы пожара, за которым последовал сильный ливень. Тут и там виднелись вагонетки, забытые здесь сорок лет назад, побитые ржавчиной и ветром. Грязная соль смешалась с останками немногочисленных птичьих стай, искавших здесь зимний приют.

Я поднял с земли птичий череп и положил его в карман, (В шкафу, где хранились мои находки, теперь появятся кости птицы, которые вызовут отвращение у Елены.) Потом мы вернулись в автобус, проехали еще двадцать километров и добрались до шахты, добыча угля на которой прекратилась лет двадцать назад. Нас встретил гид, мужчина шестидесяти лет, одетый в костюм шахтера начала века, в каске со встроенной лампочкой, и пригласил нас спуститься по узкой металлической лестнице. Когда мы обследовали туннель, Анна взяла меня за руку. Я оступился и едва не упал, увлекая ее за собой.