Полина Дашкова - Точка невозврата

Он полностью одет. Пиджак, жилетка, галстук. О ранении напоминает только черная повязка, поддерживающая левую руку.

Вождь в исполнении Щукина похож на маленького мальчика, озорного, бойкого, трогательного. Он ничего не может решить и совершить без помощи рабочего Василия.

Василия сыграл суперзвезда тех лет Николай Охлопков. У этого таинственного персонажа нет ни отчества, ни фамилии.

Василий привозит эшелоны с хлебом из Царицына и спасает Москву от голода, после чего падает в голодный обморок, прямо в кабинете Ленина.

Сразу после обморока Василий руководит засадой, когда ЧК расправляется с заговорщиками.

Сразу после засады Василий перемещается на Серпуховку и хватает убегающую Каплан.

Сразу после ареста Каплан Василий поддерживает голову раненого Ленина и на руках кладет его на сиденье автомобиля.

Потом Василий бдит у койки умирающего и оказывается главным целителем. Чудесное выздоровление происходит после того, как Василий зачитывает Ленину телеграмму о взятии Царицына.

Сценарий фильма о Ленине Алексей Каплер создавал под чутким руководством Сталина, сценариста возили на Ближнюю дачу, где обсуждалась каждая сцена. Происходило это в 1938 году. Фильм получался слишком длинным, решено было разделить его на два. «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году».

В обоих фильмах главный герой вовсе не Ленин и ни в коем случае не сам Сталин в исполнении актера Геловани. Сталину-Геловани отведена весьма скромная роль, как будто Коба сумел просчитать заранее, что в 1956-м шедевры Михаила Ромма подвергнутся идеологической цензуре, Сталин-Геловани будет изъят, упоминания о нем переозвучены. Кто его знает, может, и правда предвидел? Но скорее дело в другом.

В фильме Эйзенштейна «Иван Грозный» запечатлен внутренний автопортрет Кобы, об этом писали многие. Сталин ассоциировал себя с царем-маньяком. В романе Алексея Толстого «Петр I» в образе Петра отчетливо проглядывают черты генералиссимуса. Таинственный рабочий Василий в обоих фильмах о Ленине – это тоже Сталин. Не случайно в 1940-м, после выхода фильмов, он впервые обнародовал одну из своих кличек – «Василий». Он ничего не делал случайно.

– Ты поняла наконец, кто поймал Каплан и совершил магическое чудо исцеления смертельно раненного вождя?

После Тюбингена Федор Федорович ни разу не появлялся. Сейчас он возник рядом, шел вместе со мной через осеннее поле по мокрой тропинке.

Я жила в подмосковном доме отдыха. Уже была написана примерно треть второго тома романа, а мне все никак не удавалось понять, что же произошло на самом деле 30 августа 1918 года. Я решила ни о чем не спрашивать Агапкина. Расскажет сам, все, что сочтет нужным.

– Ну, что молчишь? Ты осознала, кто там был главный?

– Но Кобы не было в Москве 30 августа!

– Это не важно. Все равно он главный. Всегда и везде.

Мы дошли до маленькой деревни. Стал накрапывать дождь. Я развернулась, чтобы идти назад, к дому отдыха, но Агапкин взял меня за руку и потянул в сторону с тропинки.

– Куда? Мокро, грязно, холодно! – взмолилась я.

Он ничего не ответил, продолжал тянуть и вывел к какому-то косому, полуразвалившемуся сараю. У сарая стоял козел. Здоровенный, грязно-черный, с длинной, жидкой, словно выдерганной кем-то бороденкой, он лениво жевал остатки осенней травы.

Мы подошли совсем близко. Козел нас не замечал.

– Бе-е! – сказал Агапкин и протянул кусок хлеба на ладони.

Козел поднял голову. Я увидела глаза, мутные, желтоватые, с отчетливыми черными прямоугольниками зрачков.

– Смотри, – сказал Агапкин.

Смотреть было неприятно. Вроде бы обычная скотинка, ну, вонючая немного. Однако глаза правда жуткие. В них никакого выражения.

У коров, даже у свиней глаза хоть что-то выражают, не говоря уж о лошадях, собаках, кошках. А тут – пустота, холод, могильный мрак. Горизонтальные прямоугольники зрачков сразу вызвали ассоциацию с могильными ямами.

– Ты это уже видела в детстве, – сказал Агапкин и бросил хлеб на землю перед козлиной мордой, – не хочу давать с руки, пусть так жрет.

Он отряхнул ладони, мы пошли назад к дому отдыха. Я оглянулась. Козел жевал агапкинскую горбушку и на нас не смотрел. Мы долго шли молча. Дождь усилился, у меня промокли туфли, с волос капало. Наверное, стоило попросить моего очевидца повторить на бис тот «маленький фокус», который он проделал со мной летом, во время грозы в Миусском парке. Но я почему-то не решилась.

– Ты видела это на даче в детском саду, – произнес Федор Федорович, когда мы вошли в корпус, – тебе было года четыре. Козы паслись на лугу за забором, ты стояла у забора. Ты почти всегда там стояла, ждала родителей или бабушку. Козел подошел совсем близко. Ты очень испугалась, заплакала.