Наталья Андреева - Обмани меня нежно

Ольга Афанасьевна от избытка чувств разревелась.

Красавица не подвела. С этого дня она взялась покровительствовать Зое, которую искренне считала гениальным художником. Теперь из Москвы им регулярно поступали деньги. Как и обещала галеристка, тридцать тысяч в месяц. Сама Зоя благодетельницу ни разу не видела. Если честно, боялась. По словам матери, это была такая важная и красивая дама, каких только в кино показывают. Зоя умерла бы со стыда рядом с ней в своем платье, похожем на мешок из-под картошки, со своими огромными короткопалыми лапищами, в которых тоненькая колонковая кисть казалась игрушечной. Красавица на знакомстве и не настаивала. Она говорила Ольге Афанасьевне, что всячески продвигает Зою среди своих богатых знакомых и искренне надеется на успех. Но есть проблемы.

– К ней должны привыкнуть, – говорила благодетельница. – И нужна хорошая пресса. К сожалению, ваша дочь пишет пейзажи, причем ее стиль далек от современных тенденций в живописи. Это так называемый фотореализм. В такой манере работали Шишкин, Поленов, Левитан. Я даже нахожу в ее картинах влияние барбизонской школы, хотя сама она вряд ли знает об этих художниках. Каро, Милле, Дюпрэ... Предтечи импрессионизма. Ведь это было очень-очень давно, аж в девятнадцатом веке. Сейчас такие картины не в моде, галеристы с презрением говорят, что их вполне можно заменить фотообоями. Зачем месяцами корпеть над тем, с чем за какой-нибудь час справятся обычный фотоаппарат и принтер? Сейчас модно самовыражение. Неважно, что ты пишешь, лишь бы это было ни на кого не похоже и ни на что. У вашей дочери, без сомнения, есть свой стиль, но она, как бы это сказать, слишком честная.

Все эти непонятные слова приводили бывшего маляра-штукатура в трепет. Ольга Афанасьевна все никак не могла их запомнить и внятно пересказать Зое суть речей ее благодетельницы.

– Несовременная ты, – сопя, говорила мама, и Зоя думала, что ее ругают.

Она все гадала, как же ей отблагодарить этих двух замечательных людей, которые так носятся с ней, слонихой бездарной? Зоя искренне считала, что так, как она, может каждый. Еще одно свойство настоящего таланта.

... В этот день случилась неожиданная радость: приехал Жора. Зоя увидела, как он идет от своей сверкающей машины к их калитке, высокий, широкоплечий, золотистый от загара, и сердце сначала замерло сладко, а потом стало биться с бешеной скоростью.

– Здравствуй, Зоя! – улыбнулся он, подойдя к крыльцу, на котором она стояла, не в силах двинуться с места, и ее сердце опять остановилось.

Она уже привыкла к тому, что в его присутствии то дышит, то не дышит, то улыбается во весь рот, а то ревет белугой. Впрочем, слезы она старалась сдерживать.

– Что-то случилось?

– Почему ты так подумала? – удивился он.

– Ну просто... – Она залилась краской и, чтобы скрыть смущение, полезла за папиросами.

– Жора, вы будете пить чай? – басом спросила Ольга Афанасьевна, которая тоже боготворила Жору и слегка перед ним робела. Даже в самых смелых своих мечтах она не решалась увидеть его своим зятем. Жора мог жениться только на какой-нибудь неземной красавице навроде той, московской, что продвигает Зоино творчество.

– Чай буду. Я вам кое-что привез. К чаю.

И Жора протянул Каретниковой-старшей фирменные пакеты.

– Да зачем? – смутились женщины. Все, что он привозил, было безумно дорого.

– Я у тебя переночую? – спросил Жора, и Зоя, вновь залившись краской, кивнула.

Потом они сидели на веранде за чаем, погода была чудесная, и разговор шел об искусстве.

– Родиться в России с талантом – это большая беда, – говорил Жора, щурясь на закат. – Искусство здесь закончилось в начале тридцатых годов прошлого века, когда большевики расстреляли почти всю культурную элиту. С тех пор оно вынужденно перешло на службу народу. А служить и творить – это далеко не одно и то же. Служба подразумевает беспрекословное подчинение приказам, цензуру, бюрократию и непременно коррупцию. Таким образом сложилась система. Поначалу конструкция была более гибкой, но со временем цемент застыл и превратился в камень. В нем кое-где проступают трещины, но их быстренько замазывают. Все, кто уже чего-то добился, двигают своих: родственников, друзей и просто хороших знакомых. Их тоже когда-то продвинули родственники, друзья или знакомые. Так проще выполнять директивы и делить деньги. Премии, награды, внимание прессы. Я скажу о тебе, а ты скажешь обо мне, я замолвлю словечко за тебя, а ты потом вернешь мне должок. Это привело к тому, что уже не важно, что человек может, важно, что с него можно иметь. Как, продвигая его, можно упрочить свое собственное влияние и расширить круг хороших знакомых. Таким образом, во всех сферах, в том числе и в искусстве, образовались некие сообщества. И чужакам туда хода нет. Это логично. Поскольку везде засела посредственность, талант сразу же заметят, и возникнет вопрос: а что тогда делают все остальные? Поэтому его вторжение в сообщество никак нельзя допустить. Если только это не свой, но гениальность редко передается по наследству. По этой причине в искусстве и возник кризис. Нет ярких личностей, нет гениальных картин, талантливых книг, великих фильмов. Хотя все вроде бы есть. Но почему-то за редким исключением не цепляет. Все-таки в трещины иногда пробиваются зеленые ростки. Только талант может вынуть из человека сердце, подержать его в руке, нагнать такого страха, что наступит маленькая смерть, а потом вложить его обратно в грудь, да так, что захочется козлом, извиняюсь, скакать и вопить от радости. Исключение составляют «варяги», как я их называю. Раскрутившиеся на Западе и пришедшие к нам оттуда, но и они потом вливаются в какое-нибудь сообщество. Или живут замкнуто, подпитываясь тем же интересом западной прессы, на которую чутко реагирует наша. У нас охотнее похвалят чужое, чем свое.