Виктория Угрюмова - Стеклянный ключ

— Жестокий приговор. Ну а ты?

— И я ничем не лучше, — охотно признала Татьяна. — Разве что придумала себе более удобный способ существования. Как-то незаметно и постепенно, но он меня изменил. Ощущение, что я превращаюсь в обычную домохозяйку, которая квохчет над своими кастрюлями, клянет эту жизнь, а вырваться никуда не может. Нет, надо с этим что-то делать. — И с тоской произнесла: — Мне до вас с дедом далеко, как до небес.

Антонина Владимировна долго молчала, прежде чем решилась выговорить:

— Может, оно и к лучшему. Потому что меня моя великая любовь сожгла дотла, одни угольки остались.

— Да я ведь даже не великой любви жду, — возразила Татьяна, — не подвигов, не свершений, а обычного уважения — не больше, но и не меньше.

— Ишь чего захотела, — усмехнулась бабушка. — Самое трудное — каждый день…

И тут ее сдержанная обычно, непробиваемая внучка внезапно уронила лицо в ладони и посмотрела на нее сквозь растопыренные пальцы, как из-за тюремной решетки. И столько боли, столько тоски и отчаяния было в этом взгляде, что Ните захотелось немедленно что-нибудь сделать, как-то защитить свою кровинушку, сказать что-нибудь ободряющее, утешительное. Но опыт подсказывал, что ни слов таких нет, ни поступков. С этой болью Тото должна справиться самостоятельно.

А Татьяна внезапно промолвила:

— Понимаешь, какая штука. Казалось бы, столько людей вокруг, столько мужчин, любого могу обаять, окрутить, женить, развести. А оглянешься — оказывается, никого рядом нет и полагаться во всем можно только на себя. Если вот это моя душа, то ровно столько, — отмерила на бокале с палец толщиной, — кипит и бурлит, и шевелится, и что-то чувствует. А девять десятых — неподвижны. Как в океане, когда наверху шторм, а на двадцать метров ниже — тишина и покой. Немота. Мрак. Бездна. И в этой бездне скользят какие-то чудовища.

Если бы майора Барчука спросили, отчего редкие свободные минуты он посвящает наблюдению за некой гражданкой Зглиницкой, Николай бы отчетливо смутился. И даже, возможно, покраснел бы. Ибо начинавшееся как дело о предумышленном убийстве гр. Мурзакова, теперь это было его личное дело. А точнее сказать — наваждение.

Есть люди, которые с головой уходят в сериалы, влюбляясь в телевизионных персонажей и сопереживая им от всей души, как самым родным и близким. Есть безумцы, обливающиеся слезами над вымыслом, над книжками карманного формата в недолговечном бумажном переплете; и никто не убедит их, что жизнь, протекающая на шероховатых страницах плохонькой газетной бумаги, придумана и уже потому менее важна и значительна, нежели окружающий реальный мир. Они, зрители и читатели, давно живут в другой реальности, с удивлением разглядывая остальных аборигенов, погрязших в серой действительности будней.

Прежде Варчук относился к подобным людям иронично, с усмешкой, полагая их не вполне здравомыслящими и адекватными. Не то чтобы уж совсем безумцами, но теми, про кого иногда говорят, что у них «клепок в голове не хватает». И вот она, ирония судьбы. Он сам — образец трезвомыслия и рассудительности, человек, обстоятельный до занудства, в чем-то даже скучный, сам попал в эту ловушку.

История странной женщины и ее многочисленных родственников и друзей затягивала похлеще, нежели лихо закрученный детектив или слезливая мелодрама. Чем больше майор наблюдал за Татьяной, ее загадочными, почти всегда непонятными поступками, тем сильнее ему хотелось ближе узнать ее, проникнуть в ее тайну. Он выучил ее скупую биографию, выяснил детали и подробности многих событий, но не стал ни на йоту ближе к разгадке. А еще, исподволь, незаметно росло иное чувство: Николай стремился все время быть рядом, чтобы успеть помочь, защитить, подставить плечо в трудную минуту, если будет нужно.

Не зря говорят, что охота пуще неволи. Забывая об усталости, о том, что он давно уже толком не отдыхал и не развлекался, Варчук изыскивал любую возможность разузнать побольше об объекте своего наблюдения, хоть как-то понять ее.

И сегодня они с Сахалтуевым пребывали в полном ступоре: Юрка притарабанил копию налоговой декларации гражданки Зглиницкой, которая не только не прояснила суть дела, но и окончательно запутала доблестных оперов.

— Ничего не понимаю, — пожаловался капитан, устраиваясь за столом с очевидным намерением дописать наконец протокол и отправить дело в канцелярию, но ежесекундно отвлекаясь на обсуждение последних новостей. — Я грешным делом думал, что она такая себе хищница, акула: охотится на богатых мужичков в поисках самой выгодной партии.