Варвара Клюева - Уникум (Язык мой - враг мой)

Мы миновали ворота пансионата, ущелье, забитое туристами, и дошли до нагромождения крупных камней, за которым народу было значительно меньше. За все это время ни одна из нас не произнесла ни слова. Но когда мы перелезли через камни, Татьяна остановилась и посмотрела мне в глаза:

- Генрих - это только предлог, да?

- Да, - ответила я прямо.

Она отвернулась к морю, потом медленно пошла дальше.

- Я в общем-то догадывалась, что рано или поздно вы доберетесь до правды. Значит, мне не удалось сбить вас с толку? Жаль. Хотя, конечно, глупо было на это рассчитывать... Могу я спросить, что вы собираетесь предпринять?

Татьяна говорила ровным, совершенно спокойным голосом. И выражение лица у нее было не встревоженным, а скорее грустным. На меня она не смотрела, но не потому, что избегала моего взгляда. Казалось, она просто любуется игрой солнечных бликов на рябой поверхности моря.

- Не знаю, - ответила я после паузы. - Мы над этим как-то не думали. Пока что нам просто хотелось бы выслушать твою историю. Одно я могу обещать тебе твердо: доносов писать мы не будем.

- В этом-то я не сомневаюсь, - Татьяна усмехнулась. - При всей своей многогранности на доносчиков вы не похожи. Знаешь, я никак не могу подобрать определение для вашей живописной компании. Вы представляетесь мне неким уникумом, некой популяцией, не имеющей аналогов в животном мире. Умственно отсталые гении, трезвомыслящие сумасброды, сентиментальные циники, суетливые пофигисты, взрослые дети - как вас назвать?

- Группой даунов, - с готовностью подсказала я.

- Как назвать ваши отношения? - продолжала Татьяна, пропустив мою реплику мимо ушей. - Дружескими? Родственными? По-моему, вы давно уже перешагнули "заветную черту", которая "есть в близости людей", и из отдельных личностей превратились в диковинный единый организм.

- Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй. Вот ужас-то! Теперь я буду с криками по ночам просыпаться.

Татьяна вдруг остановилась и посмотрела на меня жестко.

- Варвара, я не могу рассказать свою историю вам всем. Может быть, это инстинкт самосохранения. Сейчас мы разговариваем без свидетелей, и при случае я смогу от всего отпереться. Но отпереться от слов, сказанных в присутствии пяти человек, очень трудно, если вообще возможно.

- Даже если эти пять человек давным-давно превратились в сиамских близнецов?

- Угу. Даже в этом случае. Скажи мне, Генрих может обойтись без медицинской помощи?

- Надеюсь, что да. Ты решила оставить нас без объяснений? Предупреждаю сразу: этим ты сильно усугубишь свою вину. Пятеро ни в чем не повинных людей умрут от неутоленной жажды знаний. Неужели у тебя совсем нет сердца?

- Ты невозможна, Варвара! Я практически созналась тебе в самом страшном преступлении, которое только может совершить человек. Где твои отвращение, негодование, ужас, наконец? Ты способна хоть в каких-нибудь обстоятельствах проявить серьезность?

- Да. Я прошу тебя совершенно серьезно: прояви к нам сострадание. Не заставляй терзаться неразрешимой загадкой до конца наших дней.

- Но вы же каким-то образом вычислили меня. Значит, у вас есть отгадка?

- Есть, но если ты не подтвердишь ее правильность и не устранишь кое-какие противоречия - грош ей цена.

- А можно ее услышать?

- Нет. Только баш на баш. Ты нам - свою историю, мы тебе - свою версию. Наоборот не получится.

- Я не признаюсь в присутствии пяти свидетелей. Если хочешь, давай присядем где-нибудь, и я расскажу все тебе.

- Нет, Татьяна. Ты, наверное, знаешь, что вчера твой муж пытался убедить ребят в моей виновности.

- Впервые слышу.

- Тогда поверь мне на слово. Не могу сказать, что Славка особенно преуспел, но сомнения он, возможно, заронил. Если я сейчас тебя выслушаю, а потом перескажу твою историю ребятам, эти гипотетические сомнения могут и не рассеяться. А вдруг я все это выдумала?

- Не говори глупостей! По-моему, друзья поверят тебе, даже если ты начнешь утверждать, что луна сделана из сыра. В любом случае у тебя нет выбора. Раз Генрих выживет без медицинской помощи, я к вам не пойду. Так что решай: либо ты выслушиваешь меня одна, либо я ухожу обратно в пансионат.

- Ладно, - неохотно согласилась я. - Только здесь мы умрем от жары.

- Видишь тот огромный обломок скалы? За ним должна быть тень. Там и притулимся. Я согласна: признание в убийстве на ярком солнечном свету идет вразрез со всеми литературными традициями.

Глава 26

- Все началось пять лет назад, - заговорила Татьяна, когда мы устроились на валуне в тени здоровенной каменной глыбы. - Я только что окончила ординатуру, вернулась домой, в Мичуринск, и устроилась на работу в детскую городскую больницу. В той же больнице работал анестезиологом некий Володя Абрамцев, парень, который учился в моем институте, но на два курса старше. С ним же на курсе учился и Николай, которого ты видела. Оба они - и Николай, и Володя - в годы студенчества ухаживали за мной, но одинаково безуспешно. Николай казался мне чересчур слабохарактерным, а Абрамцев - до отвращения себялюбивым. Как потом выяснилось, эта оценка была слишком мягкой...