Николай Зорин - Интервью со смертью

По одной перед сном. Сначала Павел строго придерживался инструкций доктора, но то ли таблетки действовали только в сочетании с положительными эмоциями, то ли врач неверно определил глубину причин, чудесное снадобье на него не оказало ровным счетом никакого эффекта. Снова идти на прием к невропатологу не было ни времени, ни сил, и Павел решил самостоятельно прописать себе увеличение дозы. А потом он увеличение еще увеличил, а потом… За сегодняшнюю ночь, которая, кстати, так еще и не кончилась – наверное, она никогда не кончится, а будет вечно длиться и длиться, – он выпил шесть таблеток элениума. И все равно ужас не растворился. Да он даже не притупился! По одной таблетке перед сном! Где он, этот самый сон? Чем еще его приманить?

Положительными эмоциями.

Эмоции у него в последнее время одни отрицательные. Эмоции у него – ужас, отчаяние и злость. Нет, не злость, дикая ярость, подавить которую ничем, как выяснилось, невозможно. Во всяком случае, шесть таблеток, выпитые за ночь, подавить ее не смогли.

А если дозу еще увеличить?

Павел выдавил из упаковки на ладонь седьмую таблетку элениума, подумал немного, выдавил восьмую. Посмотрел на часы (то ли от жалости к себе, то ли чтобы хоть как-то контролировать процесс): начало шестого – ночь, значит, наконец кончилась. Забросил таблетки в рот, проглотил, не запивая водой. Опустился на кухонный диванчик, уперся локтями в стол и стал ждать облегчения. Только бы Оля сейчас не проснулась! Войдет, растрепанная, на кухню, приблизится к нему, обнимет – тогда он точно не выдержит, тогда ярость выплеснется наружу, он ударит ее, сильно, страшно, а может быть, и убьет. Или отчаяние выплеснется, и тогда он разрыдается, позорно, отвратительно. Или ужас выплеснется – и он закричит, завопит благим матом. И – жизнь будет кончена. Если Оля сейчас проснется, жизнь будет кончена. Спи, спи, моя хорошая, не просыпайся пока, любимая моя девочка, не сейчас, не сейчас, минут через двадцать таблетки должны помочь…

Не помогут они! Никакие таблетки ни в каком количестве ему не помогут! Подохнуть – вот что поможет! Сразу подохнуть и не мучиться. Скорее подохнуть и прекратить, прекратить!..

Павел вскочил, рванул на себя дверцу холодильника, будто надеялся найти в его нутре средство для смерти. Обвел взглядом содержимое. Что, в самом деле, он думает здесь отыскать? Овощи, сыр, колбаса, соевый соус и кетчуп… Вот оно, средство – умирать совсем не обязательно, можно попробовать жить, успокоиться и жить. Коньяк, слегка початая бутылка – Оля купила для торта или для чего-то еще, смешного, наивного, невинного, почти детского. Коньяк. Можно попробовать.

Он вытянул бутылку за горлышко, достал рюмку и, забыв об инструкциях: во время лечения элениумом нельзя употреблять никаких спиртных напитков, налил чуть не доверху и залпом выпил. И бросился на диванчик, и снова уперся локтями в стол, ожидая, когда пройдет приступ. Он бы бросился на кровать, лицом в подушку, накрылся бы простыней с головой, потому что устал всю ночь сидеть на кухне, потому что смешанный свет электрической лампочки и утреннего солнца из окна доставлял дополнительное раздражение, потому что от его кошмара на открытом пространстве не спрячешься, но тогда он разбудит Олю. Нельзя допустить, чтобы она проснулась, ни в коем случае нельзя! Лучше сидеть на кухне и ждать, когда наконец отпустит. А если и коньяк не поможет, что тогда?

Коньяк не то чтобы не помог, но подействовал странно, словно он не коньяк вовсе, а дешевенькое молдавское шампанское-шипучка: с веселеньким гиканьем разбежался по всему организму и, притопнув ногой в правый висок, остановился там пульсирующей болью.

И все же это было лучше, чем ничего, во всяком случае, действеннее совершенно бездейственного элениума. Павел поднялся, убрал в холодильник бутылку, закурил. На середине сигареты понял, что вот уже в состоянии о чем-то думать, в состоянии вспоминать, в состоянии анализировать свое положение. Нет, дело не в том: думать, вспоминать и анализировать он всегда в состоянии, собственно, все последнее время только этим-то и занимается, но теперь его положение не видится таким уж безнадежным. Это не совсем так: положение его, безусловно, безнадежно, но боль от понимания безнадежности слегка притупилась.

Притупилась! Да разве может она притупиться? Не притупилась, нисколько не притупилась, но… Во всяком случае, сейчас он так не боится, что Оля проснется. И… Черт! Ну да, сейчас он опять больше всего боится ее потерять. Только этого боится, и ничего больше, без всякой подоплеки, без всяких нюансов. И… Он наконец решился – почти решился ей все рассказать, поведать свою страшную тайну. Может быть, все не так и страшно, как он думал, может, она скажет ему, что все не так страшно? Оленька, милая девочка, самая любимая женщина на свете. Она уверяла, что тоже любит. То есть не тоже, а любит, значит, и тайна может оказаться вовсе не тайной?