Юлия Вознесенская - Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной

Солнце и ветер играли молодыми листочками в саду; на камнях террасы и на соломенной циновке плясали веселые солнечные блики. Графиня завтракала и наслаждалась жизнью. Звучала тихая музыка и громкое птичье пенье, а громче всех заливался скворец-новосел на старом каштане. Прямо перед окном покачивался на ветерке куст форзиции, весь сверху донизу в лимонно-желтых цветах — утро было чудесным, мир казался прекрасным, и голова была на редкость ясной.

— Ну, ладно, Лизавета, хорошего понемножку — грех так ублажаться! — с укоризной сказала себе графиня, допила одним глотком оставшийся кофе, поставила пустую чашку на поднос и понесла его в кухню, мимоходом выключив приемник. Быстро сполоснув посуду под краном, она засунула ее в посудомоечную машину и отправилась в свой кабинет. Там она забралась с ногами в широкое и мягкое сафьяновое кресло и пододвинула к себе папку с привезенными из Олимпийской деревни вещественными доказательствами. Полистала, почитала, подумала. Достала телефонную книгу и нашла домашний номер Мириам Фишман.

— Угу, слушаю… — раздался в трубке сонный голос. — Мама, это вы?

— Это говорит Елизавета Апраксина.

— А, Елизавета Николаевна! — голос сразу проснулся. — Как идут дела, как продвигается расследование? Я, наверное, могу вам чем-то помочь, правда? Иначе бы вы не позвонили…

— Да, наверняка можете. Вы не знаете, писала ли Наталья Каменева стихи?

— Господи, что за вопрос! Вы что, подбираете эпитафию на ее могилу?

— Не шутите так, голубушка.

— Да уж какие шутки… Писала она стихи, писала и даже, увы, заставляла нас слушать.

— А что, это были такие уж плохие стихи?

— Да нет, стихи вроде ничего. Вот только она норовила читать их в рабочее время.

— У вас они есть?

— Нет. Я к поэзии глуха. Но они определенно есть у Ады. Позвоните ей! Дать вам телефон?

— Благодарю, у меня есть. Но у меня к вам еще вопрос и просьба.

— В одном пакете?

— Как это?

— Ну, я хотела сказать, вопрос и просьба касаются одного и того же?

— Да. Скажите, вы могли бы прийти к Анне Юриковой в тот день и час, которые я назначу?

— Нет проблем!

— Даже если это будет внезапно?

— На дорогу-то время дадите?

— Мириам, дорогая, вам как свидетелю цены нет! А у вас получится напроситься к ней в гости?

— Конечно! Я скажу, что меня интересуют картины Каменева. Она поймет, что скандал пошел Каменеву на пользу, как это нередко бывает, и постарается не упустить момент.

— Ну что ж, повод не хуже всякого другого. Значит, договорились?

— Ну, конечно! Вы только позвоните — и я топ- топ к Юриковой. Так я могу себе спать дальше?

— Можете. Покойного утра!

Апраксина набрала номер Ады фон Кёнигзедлер. Там ее звонок встретили уже не столь приветливо.

— Доброе утро, госпожа фон Кёнигзедлер. Это говорит Апраксина. Я вас не разбудила?

— Конечно, разбудили! Вы еще раньше не могли позвонить?

— Могла бы, но повода не было. Скажите, у вас машина на ходу?

— Слава Богу!

— Тогда я вас попрошу сделать вот что: возьмите стихи Натальи Каменевой, которые у вас имеются…

— А кто вам сказал, что у меня есть Натальины стихи?

— Не имеет значения. Возьмите все, какие у вас есть, и срочно приезжайте ко мне. Записывайте адрес!

— Послушайте, но я еще в постели…

— А вы поднимитесь. Или вы предпочитаете попозже принести их в полицию?

— Хорошо, я привезу! Диктуйте адрес.

В ожидании Ады фон Кёнигзедлер Апраксина надела свой садовый костюм и вышла еще немного покопаться на клумбах. Через полчаса на улице раздались три коротких автомобильных гудка. Она подошла к калитке и получила из рук недовольной Ады голубую папку.

— Благодарю, и вы пока свободны, госпожа фон Кёнигзедлер!

— И на том спасибо, — проворчала Ада, села в машину и укатила.

Апраксина, зажав папку под мышкой, прошла в ванную, вымыла руки и вышла на террасу. Там она села на солнышке, раскрыла голубую папку и стала внимательно читать стихи, неспешно перебирая листки разносортной бумаги. Стихи, стихи, стихи… А на самом дне папки — несколько официальных бумаг. Ну, конечно, — заверенные русским нотариусом переводы: все эмигранты запасаются переведенными и заверенными копиями дипломов, трудовых книжек и прочих официальных бумаг, имевших большой вес в России, но почти никакого на Западе… Через некоторое время она вернулась к началу и стала откладывать в сторону стихи о природе, о цветах и травах — таких было не меньше половины. Больше всего было совсем коротких стихотворений в три-четыре строки, явно подражаний японской поэзии: