Юлия Вознесенская - Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной

— Очень мне это надо, чтобы ко мне перегарными устами прикладывались!

— Ну, тогда ручку пожалуйте, графинюшка.

И Гранатов уткнулся лицом в лежащие на столе руки Апраксиной.

— Балбес! — сказала Апраксина, целуя его в макушку. — А внуков, что, совсем-совсем не хочется увидеть?

— Опять пеленки?! — с ужасом воскликнул Гранатов, поднимая голову.

— Ну какой же вы несерьезный человек, Миша! Я когда-нибудь с вами поссорюсь, вот увидите!

— У вас не получится — ребята не дадут.

— Нашел защитников.

— А то! Вы нас никогда не посмеете бросить, потому что вы — наша единственная бабушка. Вы добрая, вы сирот не оставите!

— Тоже мне сирота! Глаза бы мои не смотрели на такое твое сиротство!

Гранатов вздохнул и посерьезнел.

— Елизавета Николаевна, я, честное слово, исправлюсь. Вот отправлю ребятишек в скаутский лагерь, а сам поеду в Германию лечиться.

— Почему же именно в Германию?

— Потому что там есть очень хорошая клиника и потому, что там есть Анна Юрикова.

— А Юрикова тут при чем?

— А при том, что она сама в этой клинике лечилась и вылечилась. Это какое-то такое свирепое лечение, что без поддержки его трудно выдержать — вот она и будет за мной присматривать. Мы так с ней договорились.

— Анна Юрикова лечилась от алкоголизма? Я об этом не знала…

— У-у! А я-то, дурак похмельный, выболтал ее секрет! Но ведь вы больше никому не скажете, правда?

— Посмотрим. А вы, Миша, давно ее знаете?

— С детства. Мы когда-то ходили в одну музыкальную школу.

— Вот как! Ну и какой человек по-вашему?

— Рыжая Анька-то? Сумасшедший человек, вот какой. У нее всегда все было с перехлестом. Нормальные люди сидели по кухням, рассказывали анекдоты и власть поругивали, а потом шли тихо-мирно на работку и за эту власть ручки поднимали. Анька же давай права качать, протесты писать, самиздат по ночам на машинке печатать — ну и залетела в Сибирь. То же и с художниками: ну ходили люди по выставкам, потихоньку даже картинки покупали, а она увидела, что художники бедствуют, и организовала Фонд помощи неофициальным художникам. Привлекла иностранцев, своих каких- то меценатов выискала, стала помогать ребятам, выставки им устраивать, собственную квартиру превратила в галерею — и в результате вылетела на Запад. Ну и все ее увлечения всегда были через край…

— Вы имеете в виду ее увлечение Константином Каменевым?

— Тс-с! Больше никаких чужих секретов я не выдам! Молчу, бабушка Лиза, молчу! А что Каменев негодяй, так это разве секрет? Э, как глазки-то у вас загорелись, графинюшка! А не вы ли часом ведете расследование по делу о смерти Натальи Каменевой?

— Я.

— Так вы, выходит, неспроста к нам пожаловали? Так вы, значит, по Анькину душу приехали?

— Совершенно верно.

— Вон оно как! А вы что, до сих пор еще не поняли, что это Каменев довел жену до самоубийства? Чего это вы других виноватых ищете?

— Мишенька, голубчик, я вас еще и не начинала допрашивать, а вы меня уже вопросами закидали. Я бы тоже хотела в свою очередь вас кое о чем спросить…

— Нет, вы мне сначала скажите, вы Аньку подозреваете или нет?

— К сожалению, подозревать приходится всех, кто так или иначе имеет отношение к этой смерти.

— Ну да, понятно… То-то я смотрю, она бродит по дому как тень. А раньше она с ребятами возилась так, что в доме стулья плясали и лампы качались. Я их как-то в угол всех четверых поставил: мальчишек в тот, а девчонок — в этот. — И Михаил показал пальцем, кого в какой угол он ставил. — А теперь бедняга точь-в-точь «последняя туча рассеянной бури»…

Он как-то сразу сник и замолчал.

— Миша, а вам, я смотрю, совсем не безразлична Анна Юрикова?

— Как она может быть мне безразлична, если я влюбился в нее еще на приемных экзаменах в музыкальную школу? Такая рыжая, такая смелая девчонка! Всех привели родители, а она пришла самостоятельно и заявила: «Я хочу научиться петь громче всех!» Знаете, кем была Анькина мать? Приемщицей белья в прачечной!

— Это что-то не очень престижное, да?

— На втором месте после дворничихи. Да еще и больная, туберкулез у нее был. Умерла она, когда Аньке было семнадцать лет. Она в этом время как раз в университет поступала. И поступила! А вы говорите…

— Я ничего не говорю, Мишенька, я вас слушаю.

— Так я же там не был, в этой вашей Германии, Елизавета Николаевна, а она мне ничего не рассказывает. Она вообще молчит как рыба об лед. И с детьми почти не общается, а они чувствуют беду и сами ее сторонятся. В первый раз я такую Аньку вижу…