Лариса Соболева - Улыбка Горгоны

Без сомнения, Ларичеву под сорок, темные волосы коротко стрижены, нос прямой (ей бы такой), рот прямой, брови прямые… Так-так, черты лица не только получают по наследству, в процессе жизни они тоже видоизменяются, на них накладывает отпечаток характер. Видимо, он привык строить всех, кто в подчинении, ибо властность Вероника рассмотрела без труда. Ларичев что-то писал, привычным жестом и без слов указал ей на стул, когда она присела, уточнил ее фамилию, имя, отчество, затем поинтересовался:

– Вы уже в курсе?

– Насчет чего? – последовал от Вероники встречный вопрос.

Он поднял на нее глаза – небольшие для такого широкого лица, светло-болотные, колючие, а в совокупности с прямыми бровями получился очень строгий вид.

– Вы что, ничего не знаете? – спросил он.

И голос у него низкий, но лишенный теплоты, Ларичев просто ужас наводил на нее, поэтому Вероника не ответила, а отрицательно качнула головой. Он бросил авторучку на стол и откинулся на спинку стула; расстегнув пиджак, поставил руку на бедро, оттопырив в сторону локоть, при этом уставился на Веронику, будто смотрел на студентку-первокурсницу, не знающую предмет. Она закусила губу, чтоб не сделать ему замечание по поводу бесцеремонности, да помнила, где находится. Говорят, войти сюда – запросто, а выйти – весьма проблематично.

– Значит, вы не были у нее, да? – уточнил он.

– Нет, – пришлось ответить, раз он не понимает кивков. – Я прилетела вечером, остановилась в гостинице.

Пауза начала нервировать Веронику: что он там себе измышляет?

– В гостинице, – наконец повторил Ларичев и что этим хотел сказать – одному ему известно, во всяком случае, Вероника не поняла, какой смысл он вложил в слово. – А почему не поехали на квартиру, в которой проживала ваша сестра?

– Да что случилось, черт возьми? – закончилось терпение у Вероники. – Что вы ходите вокруг да около? Прямо нельзя сказать?

– Можно. Но мне любопытно, почему родная сестра, то есть вы, которая прилетела издалека, не кинулась сразу к сестре выяснить, что произошло, а поехала в гостиницу.

– Потому что мы не общаемся с Зинаидой, давно не общаемся, – подавляя эмоции, ответила Вероника.

– Как давно?

– Лет пять. Да, пять.

– Вы состояли в ссоре? – допытывался он.

– Да, а что? Мы поссорились и не виделись пять лет.

– Что же послужило поводом?

А собственно, чего она перед ним трепещет? Он кто? Такой же человек с ногами и руками, с головой и туловищем, но завышающий свою значимость. А она кто? Преступница? Нет. Так в чем дело? Его надо поставить на место. Вероника закинула ногу на ногу, пальцы рук переплела, соединив их на колене, подбородок вздернула и сказала вызывающе, вместе с тем сухим тоном:

– Какая вам разница? Родственники часто ссорятся, иногда на всю жизнь, не вижу в этом ничего сверхъестественного. Почему вы до сих пор не соизволили поставить меня в известность, что натворила моя сестра и зачем вы меня вызвали?

– Вашу сестру убили, – поставил в известность Ларичев, как она того требовала. – Ей нанесли пять ударов предположительно ножом, три из них несовместимы с жизнью. Вам плохо?

Только идиот, или конченый тупица, что вообще-то одно и то же, способен задать этот вопрос, к тому же абсолютно безучастно. Вероника почувствовала, как кровь прихлынула к поверхности кожи, а внутри стало морозно, словно там образовалась ледяная пустошь. Известия о смерти неожиданны даже тогда, когда человек долго и безнадежно болеет, а когда смерть внезапна, ее невозможно принять, посему первой мыслью было: он перепутал, Долгих фамилия распространенная.

– Вы уверены?.. – выдавила Вероника с трудом. – Мою сестру?..

– Если Зинаида Валентиновна Долгих ваша сестра, то убили ее. Но раз вы сомневаетесь, что вполне понятно, поедем на опознание, тем более эта процедура запланирована у нас, ведь однофамильцев много. Прошу вас, – указал он на выход.

На автопилоте Вероника следовала за ним, еще не осознавая полностью происшедшее, к тому же надеясь, что произошла досадная ошибка. Если б ошибка! Ей не было бы жаль потраченных денег, с радостью она купила б билет и улетела к Стасу, потом на Мальту, где солнце превратит ее в мулатку – пусть.

Но внутри ее нечто жгло, отнимая надежду и пугая предзнаменованием: с этого дня твоя жизнь изменится, все изменится, и ты в том числе. Будто некто, бесшумно кравшийся за ней, нашептывал страшные слова злорадным голоском. Вероника чем угодно поклялась бы, что слышала неопределенный тембр (не мужской, не женский) и вкрадчивые интонации. Может, это шептал осенний ветер, встретивший их на улице, а может, та самая интуиция, которую никто не видел, не трогал руками, тем не менее многие уверяют, что она есть.