Люда и Игорь Тимуриды - Как воспитать ниндзю

Я решила все! Впрочем, и выбора у графа особого не было.

Видите ли, граф давно обнаружил, что его бумаги просматриваются и изучаются. Как он ни пытался усилить охрану и сделать это невозможным. А из общественных архивов вдруг исчезли или совершенно невинным образом пострадали документы, о том, что существовал такой сын графа. Вообще существовал!

То страницу съела мышь, то ее залили чернилами так, что разобрать абсолютно невозможно, то влага размыла полностью чернила, то свеча прожгла дыру, то документ самым наглым образом нахально исчез. Будто им закусила, запив вином и залив документ пятнами вина, совсем уж нахальная и самое главное, очень большая мышь. А то и вовсе – его фамилия исчезала из списка самым таинственным и наглым образом – граф так и не смог обнаружить, кто мог подделать документы с такой дьявольской точностью, но уже без его фамилии... Он тогда очень встревожился, ибо понял, что против него работает профессионал такого класса, которого он даже и представить не мог. А после того, как он обнаружил, что вшитые в одежду в кожаном мешочке последние документы, зашитые и тайно вделанные, с которыми он никогда не расставался, оказались дурно сделанными подделками; причем такими и почерком самого юного графа, чтобы при предъявлении их он просто залетел в тюрьму вместо торжества, ибо по “невинным” следам ни у кого бы ни осталось сомнения, что это он их подделал, а настоящие исчезли просто неведомо куда и как (да и это он обнаружил чисто случайно), он запаниковал.

Японец выполнил поручение старого графа буквально точно и даже раскопал и проследил три тайника, но два или три найти не смог бы при любых обстоятельствах.

Потому существование копий документов и одного настоящего документа явилось для адвоката неприятным сюрпризом.

Впрочем, будущему графу был приготовлен еще более неприятный сюрприз в отместку – история семьи Кентеберийских в расписках, которая составляла чудовищный томище, начиная прямо с основателя Англии с личными росписями каждого из графов и членов их семей, и которую я, заинтересовавшись историей своего рода, трудолюбиво и увлекшись, сделала сама для себя. Записывая у ростовщиков и кредиторов все легенды, предания и истории, связанные с этими расписками, рядом на листах. Которую я тут же с восторгом продемонстрировала графу, ибо я этим трудом очень гордилась – редко чей род мог проследить историю с такой точностью, и, самое главное, обладать такой документальностью и документами с личной подписью каждого из этого генеалогического древа.

Здесь были самые удивительные расписки и легенды. И, даже пачка посланий самого графа будущим поколениям, увидев которую – толщина сантиметров в пятнадцать с полной и приукрашенной историей, кому, с кем, как и чего, – граф просто почернел.

А я, высолопив язык, с восторгом показывала ему свои сокровища и гордилась подписью еще самого короля Артура, выступившего поручителем на одном документе и начертавшего своей личной рукой: Повесить, сволочь!

А жемчужиной моей коллекции, была разобранная и найденная мной запись самого великого Мерлина на обратной стороне одной из расписок, который в недобрую минуту сострадательно имел неосторожность поверить одному из моих предков сумму в тысячу золотых монет, о чем он и записал для памяти на обратной стороне вместе с ругательством, с меланхолической жалобной припиской для себя, что если граф все же не вернет денег, то придется сделать из гада жабу...

Но для графа жемчужиной коллекции, к сожалению, были лишь толстая пачка записок некого Леона, сына Джорджа, в руках маленькой девочки, предъяви она которую, и ему уже никто бы не поверил ни на каком суде. Общая и скрупулезно подсчитанная мной сумма была такова, что он чуть не получил инфаркт. Человек, владевший этой пачкой расписок, был бы, наверное, первым женихом, особенно если б они чего-то стоили. А я еще, показывая ему, жаловалась отцу, что этот мерзавец меня разорит и что приходится покрывать его долги постоянно, чтобы сохранить свое честное имя надежного делового партнера. Ведь тот, как человек с истинно широкими знакомствами и как истинный шпион, понимавший, что его скоро убьют, и знавший квоту своей нелегкой жизни (стандартно – пять лет на той должности в министерстве, которую он занимал, – больше никто не выживал), умудрился занять практически у каждого в Англии. Особенно в последний год, когда, по слухам, на него почему-то начали сыпаться от короля особенно безжалостные приказы, когда ему буквально то и дело приказывали затыкать грудью амбразуры. Озлобившийся дипломат, не понимавший столь тайной и неожиданной ненависти короля к своей персоне, он пустился во все тяжкие. Уверенный, что это все пустое, ложится лишь на него, и одним долгом меньше, другим больше – это чепуха, ибо он нищ, как сокол, а отдать те чудовищные долги, которые были даже до него, это абсолютно нереально. И сделал это с редким размахом и умением.