Владимир Константинов - Жестокие игры - 2

Потому, как вновь окаменело лицо моего оппонента, я понял, что попал в самую точку. Этот экипированный в добротный деловой костюм господин с манерами каннибала очень испугался и вынлючил магнитофон.

"Поздно, дорогой! - мысленно усмехнулся я. - Тебе надо было его вообще не включать. Факт! Ты-то думал, что имеешь дело с мальчиком для битья, а нарвался на несгибаемого обстояльствами разведчика. В этом была твоя главная ошибка. Бывает. И выключил ты магнитофон в самый неподходящий момент. В очень неподходящий. Ведь твой босс непременно захочет узнать, что я ещё о нем сказал интересного. И вряд ли поверит тебе на слово. Ты допустил большой ляпсус, милейший, и очутился, как говорится, интэр маллюм эт инкудэм (между молотом и наковальней). Сочувствую!"

Однако, поняв свою ошибку, господин вновь включил магнитофон.

- Откуда ты знаешь моего босса? - вновь зарычал он, подступая с серьезными намерениями на лице.

И я понял, что наступил тот самый сомент, когда надо рисковать самым решительным образом, идти, что называется, - ва-банк. "Или грудь в крестах, или голова в кустах". Другого не дано. Надо было как следует задеть самого босса, до основания тряхнуть его самолюбие. Рисковано? Согласен. Но уж очень заманчиво. Вдохновенно ответил:

- Я этого не знаю, а лишь предполагаю. Мой умозрительный процесс, что, к сожалению, вам неведомо, привел меня к подобному выводу. У кого могут служить подобные хомо вульгарис с мышлением пятилетнего ребенка и с манерами ломового извозчика? - спросил я себя. Ответ напрашивался сам собой. Квалис рэкс, талис грэкс (каков пастырь, таково и стадо). А говоря по-русски - "каков поп, таков и приход". Понятно?

- Парни! - заорал он благим матом.

Его подручные ворвались в зал, готовые выполнить любой приказ шефа. Он указал на меня и коротко сказал:

- Действуйте!

Их не нужно было долго упрашивать и они тут же принялись за дело. Поначалу они избивали меня исключительно руками. Один поддерживал меня сзади, а другой отрабатывал на мне приемы рукопашного боя. Затем они поменялись. А когда оба притомились, бросили мое вялое и податливое тело на пол и принялись отделывать его пинками. А потом я уже ничего не помнил.

Очнулся я от резкого запаха нашатыря, и обнаружил себя лежащим все на том же полу. Ныло тело, шумела голова, звенело в правом ухе. В детстве, когда звенело в ухе, мы, пацаны, загадывали желание и просили кого-нибудь отгадать в каком ухе звенит. Если угадывали, то верили, что желание неприменно сбудется. Вспомнилось детство, родное и такое теперь далекое село Спирино, родители. В сознании всплыли есенинские строчки: "Бедные, бедные родители! Вы наверно стали некрасивыми. Все также боитесь лешего и болотных недр... О, если б вы знали, что сын ваш...", что сын ваш, без достаточных к тому оснований слишком уверовавший однажды в свою счастливую планиду, теперь, как выброшенная на берег медуза, лежит беспомощный и жалкий, ни в состоянии пошевелить ни одним членом.

- Очнулся, шеф, - доложил тот из боевиков, кто имел преимущественное право голоса.

- Посадите его, - распорятился тот.

Меня подхватили под мышки, легко подняли и посадили на диван, прислонив для большей устойчивости к спинке. Но голова моя была настолько тяжелой, что тут же безвольно повисла, уперевшись подбородком в грудь. Глаза самопроизвольно слипались.

"Хорошо бы сейчас поспать минут шестьсот, - подумал с тоскою. - Или, хотя бы, полежать."

- Желаете ли продолжить "беседу" с моими ребятами, Максим Казимирович? - донесся до меня сквозь дрему хорошо поставленный голос оперного дива.

Я поднял голову и разлепил тяжелые веки. В зыбком колеблющемся призрачном свете, я с трудом разглядел вполне конкретного шефа безопасности конкурирующего предприятия, любителя аргумэнтум ад рэм (палочного аргумента). За время моего избиения он успел "почистить перышки" и вновь стал походить на гангстера тридцатых годов. Вот если бы ему набриолинить волосы, то сходство было бы абсолютным. Он стоял ко мне вполоборота, а смотревший на меня выпуклый глаз его горел торжеством и вдохновением. Из этого я сделал вывод, что он по природе своей - садист, по натуре - палач, а по призванию - большой сукин сын. Он хорошо себя чувствует лишь тогда, когда делает другим плохо. Факт. А мне было не просто плохо, а отвратительно. Кружилась голова. Подташнивало. По всему, эти бравые ребята что-то сдвинули в моей умной головеке. Как же мне худо! Доколь ещё терпеть муки адовы?! "И делал я благое дело среди царюющего зла", - некстати всплыли в сознании строчки из стихотворения Николая Добролюбова "Памяти отца". Похоже на то, что я уже свое дело сделал. Очень похоже.