Владимир Константинов - Зверь

- Завтра у меня выходной. Позвоните послезавтра после обеда, - ответил тот.

- Значит, послезавтра после обеда можно будет забрать тело? - спросил Сунжиков эксперта.

- Да, конечно.

- Спасибо! - отчего-то поблагодарил Сунжиков.

Пришла в себя Сунжикова и, увидев перед собой мужа, заплакала.

- Володя, за что нам такое горе?! Чем мы прогневили Бога?!

Он обнял жену за плечи и, увлекая к "Волге", проговорил:

- Надо крепиться, Ира. Что случилось, то случилось. Как говориться, слезами горю не поможешь. А Бог? Нет никакого Бога. Если бы он был, то не допустил бы такого!

- Володя, что ты такое говоришь?! - в страхе проговорила Сунжикова. Может быть он и наказывает нас за твое безверие.

- Лучше бы он наказал тех, что сделал такое! - несколько раздраженно ответил муж.

Сунжиковы сели в машину и уехали. Ачимов вынес постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы, передал один экземпляр эксперту. Окликнул стоявшего поодаль Строганова:

- Дмитрий Александрович!

Тот подошел.

- Слушаю, Николай Спергеевич.

- Завтра надо организовать аквалангистов. Пусть обследуют район обнаружения трупа Сунжикова. Полагаю, что и Наташа Субботина должна быть где-то поблизости. По всему, труп Вадима всплыл совсем недавно, отвязавшись от груза. Иначе бы его давно обнаружили.

- Хорошо. Завтра утром я все организую. Вы будете присутствовать?

- Да. Когда все организуете, позвоните мне.

Как и предполагал Ачимов, утром следующего дня примерно в пятидесяти метрах от места обнаружения трупа Сунжикова на четырехметровой глубине был найден труп Наташи. Он был привязан к якорю, которым пользуются суда с небольшой тоннажностью. Руки у девушки были связаны за спиной той же веревкой, а ноги привязаны к якорю. На обратной стороне якоря болтался свободный конец веревки. На груди у девочки был вырезан крест и перерезано горло.

Глава третья: Говоров. Новое дело.

Сво-бо-да-а-а! "Как много в этом звуке..." Я аки пчела впитывал сладостный, бесподобный, божественный, упоительный нектар этого восхитительного слова и все никак не мог им до конца насладиться. Наконец-то наш "самый справедливый и гуманный суд в мире" прекратил мои всяческие отношения с бывшей женой Мариной-Ксантипой. Де-факто они прекратились уже давным-давно. Теперь это произошло и де-юрэ. Марина категорически возражала и на суде закатила очередную истерику, обвиняя меня в себялюбии, бессердечности и тэдэ, и тэпэ. Ее яркое выступление лишний раз убедило судью в невозможности продолжать наши отношения, и я стал свободным. Но свобода - понятие весьма относительное. Еще Федор Михайлович Достоевский говорил: "Свобода не в том, чтоб не сдерживать себя, а в том, чтоб владеть собой". И я вовсе не собирался уподобиться глупому жаворонку и, вознесясь в поднебесье, носиться над полями, над долами, захлебываясь восторженным пением. Нет, я, крепко-накрепко с головы до пят спеленутый любовью, собирался воспользоваться дарованной мне свободой лишь для того, чтобы тут же соединиться навеки вечные с моей несравненной Танюшей. После моей поездки в Москву, мы с ней практически не расставались. Я взял отпуск и мы целый месяц жили в моем родном Спирино. Таня буквально очаровала моих родителей. Особенно - маму. Та мне так и сказала: "Андрюша, ты не должен упускать эту девушку". Словом, все было замечательно. А наши астральные души, взявшись за руки, бродили меж звезд, забирались в самые потаенные уголки Космоса, находя и там подтверждение нашей любви. Мы добрались до двенадцатого уровня жизни (дальше нас пока не пустили), посетили многие жилища людей, побывали даже в доме Мастера и Маргариты, описанном гениальным Булгаковым. Но хозяева нас явно разочаровали. Их благостные, малоподвижные лица, напомнили мне лица восковых фигур, живущих воспоминаниями о том времени, когда они ещё были людьми. И вообще, в этом раю сплошная мертвечина. Факт. Надо очень постараться и заслужить уровень повыше. Все данные у нас с Таней для этого есть.

Вот такие дела были у меня на личном, так сказать, фронте. А на работе... Неожиданно для всех мой первый наставник и протеже Михаил Дмитриевич Краснов ушел на пенсию и меня назначили на его место. Меня очень опечалил его уход. Я любил этого малоразговорчивого, несколько медлительного и добрейшей души человека. Сколько Сергей Иванович его не убеждал, что сорок шесть - это не возраст для пенсии, ничего не помогло. А как-то, оставшись со мной наедине, Михаил Дмитриевич с тоской в голосе сказал: