Лев Корнешов - Пуля для безнес-леди

- А вы занимайтесь своими делами, а я в случае чего, скажу, что вы меня ни на минутку не оставляли.

Он глянул на нее, как на чумную:

- Именно своим делом, - он сделал ударение на двух последних словах, я и занимаюсь.

- Тогда смело вперед, в редакцию!

В редакции на её этаже было пустынно и непривычно тихо, народ куда-то исчез. "В кофейне все", - сообразила Настя и потащила своего неожиданного спутника туда. Она угадала, кофейня была битком набита журналистами, за всеми столиками оживленно галдели, обменивались мнениями, энергично жестикулировали. Кое-где стояли бутылки коньяка: отмечали, но неизвестно что. За одним из столов вместе с несколькими членами редколлегии и "золотыми перьями" восседал зам Главного, "лидер" редакционных демократов Юрий Фофанов. Он уже поддал и явно пребывал в ораторском экстазе. Возле пристроилась его последняя пассия Елена Ирченко, посматривая на свой "объект" влажными телячьими глазами. Фофанов заметил Настю, призывно помахал рукой: "Греби к нам, Соболева, мы тут кое-что решаем..."

Настю разбирала злость. Она родилась где-то под сердцем, и медленно обволакивала её всю, туманила глаза.

- Эй! - сказала Настя. Ее то ли не услышали, то ли не обратили на неё внимания. И она уже не произнесла, а яростно выкрикнула:

- Эй!

В кофейне стало сразу тихо и тогда, почти не напрягая голоса, Настя разразилась монологом, который потом ещё долго цитировали разные деятели и по разным поводам:

- Вы-ы-ы! Разве вы журналисты? Дерьмо собачье вы, а не журналисты! Где вы должны сейчас быть? Здесь? Кофеек хлебать и коньячком его запивать? Глаша! - повернулась она к буфетчице, - подай им для полноты картины бутерброды с икрой, и про семгу не забудь - любят это и товарищи и господа! Так вот, повторяю свой вопрос: где вы должны быть сейчас? И отвечаю на него: на улицах и площадях, вместе со всеми, со своим народом, который танки окружил и который в танках тоже сидит... Все надо увидеть, записать, запомнить!

Она заметила за одним из столиков фотокора Петрова, поставлявшего в газету "правительственные" снимки, у него был "допуск" и его включали в соответствующие списки "допущенных" на правительственные мероприятия, приемы, демонстрации трудящихся.

Настя кинула на него быстрый, презрительный взгляд и продолжила:

- А вы, наши славные фотокорреспонденты, наследники военных фотокоров! Что здесь, в этой кофейне-гадючнике делаете? Почему не снимаете? На улицах вершится история, но вам плевать! Правы те, кто КПСС сейчас трясет, как грушу: разъелись вы на коммунистических харчах! Дармовых, потому что платили вам не за мастерство, а за ваши сраные допуски, за ваши "анкетные данные".

Леонид стоял рядом с нею с каменной физиономией. Но она своим обостренным в такие мгновения взглядом засекла, как он небрежно, словно бы машинально сдвинул вниз замочек "молнии" на куртке.

- А члены редколлегии! - уже почти кричала Настя. - Вы обязаны сейчас думать, а не бояться! Каким будет вечерний выпуск? Вы за танки или против них? Да что я говорю, кто из вас под танк ляжет? Вы-ы, интеллигенты, особая порода, а танки пусть быдло, то бишь народ, останавливает!

Она наконец высказалась, излила переполнившую её ярость - ко всей этой подленькой редакционной шушере, паразитировавшей при коммунистическом режиме, а теперь за чашкой кофе выжидавшей, кто возьмет верх в яростном столкновении непримиримых сил. Классик был не прав, когда утверждал, что пролетариат борется, а буржуазия крадется к власти. Сейчас боролся не пролетариат, а просто самые разные люди, и к власти не крались, а выжидали момент, чтобы подхватить её, выпавшую из рук партии - идейного дистрофика.

- А товарищи коммунисты, - выпалили Настя напоследок, - наверное, побежали сдавать партийные билеты...

В кофейне, действительно, никого не было из твердолобых партийных активистов редакции.

В кофейне стояла гробовая тишина. Настю никто не перебивал, не раздалось ни одного возмущенного возгласа. Лишь когда она выговорилась, выдохлась, один из "золотых перьев", получивший известность очерками о нравственности, так называемыми "моралите", спросил:

- Вы-то сами за кого, Соболева?

- Я - за себя и свою профессию, - ответила она уже спокойнее. - Пусть её называют второй древнейшей, но и проститутке надо повертеться, чтобы быть на плаву...

Первым опомнился Фофанов. Он все-таки был мужичком, четко ориентировавшимся в обстановке, не без ума, и монолог Насти помог ему отработать мысль, неясно мелькавшую в тумане экстраординарных обстоятельств. Мысль была простенькой, как облупленное яйцо: сейчас или никогда... Он поднялся со своего места и внушительно - это он умел произнес: