Наталья Андреева - Любовь.ru. Любовь и смерть всегда вдвоем

— Вы все еще думаете, что у меня паранойя, — грустно усмехнулась она. — Но он существует. Он ждет.

— До свидания, — капитан попятился к дверям.

Люська влетела в палату лишь минут через десять. Поправила прическу и облизнула губы:

— С оперуполномоченным немного поболтала. В свидетельницы набивалась, извини. Какой интересный!

— Обычный.

— Неудивительно, почему ты так поздно замуж вышла. Не тем зрением смотришь на мужиков. Обычный! Да он просто лапочка! А глаза синие! И пистолет! — восторженно взвыла Люська. — Большой, сильный.

— По-моему, он невысокого роста.

— По мне, лилипутке, любой мужик — Геракл! Ты мне его отдаешь?

— Люся! Он расследует убийство Олега!

— Тогда, чур, мое! Без ссоры, без спора. Договорились!

— Люся, я устала.

— Ладно, лежи. Я все сделаю. И с магазином, и с квартирой. Движенье — жизнь. Полетела. Пока.

— У меня никого нет, кроме тебя. — При этих словах она тоскливо посмотрела не на подругу, а в окно. В небо, синеющее поверх накрахмаленных занавесок.

— Какие твои годы!

Оранжевый апельсинчик покатился к дверям, едва не сбив вошедшую в палату соседку. Та сразу же бросилась открывать форточку.

— Духами-то разит, духами! Ну и подружка у тебя!

— Да вам-то что? — с неожиданной злостью ответила Люба. — Вам-то что?

Соседка посмотрела на нее с недоумением. Покачала головой: надо же! Любе хотелось зареветь. Весна на дворе, а жизнь… Жизнь кончена!

Ее все начало раздражать. И, главное, люди. В том числе и энергичная подруга, которую волей-неволей придется терпеть. Потому что с делами надо разобраться как можно скорее. И остаться одной, в маленьком, огороженном высокой стеной мирке. И никого туда больше не впускать. Никого.

Все устроилось месяца через полтора. Двухкомнатную квартиру мужа выставили на продажу. Риэлтор сказал: как только, так сразу. Проблема, мол, в ребенке от первого брака. Надо как-то обойти. Люба испугалась: ей не хотелось проблем с законом. Но поскольку до дележа наследства было еще далеко, никаких мер она не предприняла. Наследство дело такое — претенденты всегда найдутся.

Зато Любу ждал приятный сюрприз: незадолго до смерти Олег передал ей в собственность магазин. Каким-то образом оформил все на жену. Надо же! А ей ничего не сказал! Жаль, что с квартирой не так. Потом Люба устыдилась этих мыслей. А как же его ребенок? Он тоже имеет право. Больше, чем она, вдова.

Бизнес был ликвидирован при помощи той же пронырливой Люськи, деньги положены на счет в банке. С него перечислялась ежемесячная плата за коммунальные услуги, телефон и за пользование Интернетом. Из дома выходить Любе не хотелось. Кроме повышенной чувствительности к дневному свету и сильных головных болей, она неожиданно обнаружила у себя признаки агорафобии, боязни открытого пространства. В однокомнатной квартире, где прошло ее детство, Люба чувствовала себя более или менее сносно. Выйдя же из подъезда и не обнаружив вокруг спасительных стен, терялась и пятилась обратно. Дышать становилось трудно, возникало такое ощущение, будто на грудь положили свинцовую плиту. Она поспешно поднималась по лестнице на третий этаж, как черепаха панцирь натягивала на себя тридцать квадратных метров замкнутого пространства и захлопывала дверь. Прислонившись к ней спиной, чувствовала, как постепенно выравнивается пульс и восстанавливается дыхание. Уф. Отпустило.

Она понимала, что боится того человека, который влез в ее жизнь, словно слон в посудную лавку, передавил и переломал все, что мог, и замер в ожидании самого лакомого блюда. Зачем он это сделал? Непонятно. Но из-за него Люба боялась теперь даже выйти в магазин. Что ему мешает снова угнать машину и завершить начатое? Ведь не только Олега он хотел убить, но и ее тоже. Видел, что она сидит в машине, и не остановился. Значит, хотел. Смерти она боялась инстинктивно. Ей казалось, что это болезнь, самая тяжелая из всех, и страдания, которые она приносит, невыносимы.

— Хочу жить, — твердила она. Но это давалось с таким трудом!

Продукты приносили из магазина, по заказу, сделанному через Интернет, но все время что-то путали, портили или просто опаздывали. Она не спорила, платила деньги, потом на кухне вынимала из пакета яйца, два неизменно оказывались треснутыми, растаявшее мороженое и недозрелые помидоры.

В конце второго месяца добровольного затворничества в квартиру влетела Люська, чьи волосы теперь были выкрашены в оранжевый цвет, и плюхнула на кухонный стол огромную хозяйственную сумку, в которой что-то звякнуло: