Алексей Кленов - Игра без правил

Михей еще сапоги натянуть не успел, а Анфитка с Римом Загидуллиным уже на крыльце избы топтались. Урядник Загидуллин, сколько помнил его Михей, всегда был в сотне незаменимым казаком. Требовалось ли допросить пленного с пристрастием или пустить кого в расход — Рим всегда был согласен. Не то чтобы жесток был… Безжалостен, как всякий азиат, и к смерти, своей ли, чужой, философски относился.

Втроем прокрались по постам, тихо, словно звери поводя ушами и держа наизготовку карабины. Возле последнего поста Михей коротко махнул рукой, подзывая идущего замыкающим Анфитку.

— Здесь разговор о сундуке слышал?

— Здесь… Как догадался, дядько?

Михей, сдвинув баранью папаху на затылок, устало ответил:

— Молод ты еще, Анфитий, даром что… Изба твоя напротив? Эх ты, казак…

Часовые испуганно шарахнулись, когда на них выскочили три темные фигуры из-за пламени костра. Михей только сплюнул с досады, помянув недобрым словом преисподнюю:

— В-вояки, мать вашу… Кто ж так в карауле сидит? Вас же, б…й, за версту видать!

Обернувшись к Анфитке, коротко спросил:

— Который?

Тот молча указал на съежившегося под деревом молодого солдатика. Михей махнул рукой на второго дозорного:

— Анфитий, придержи…

Анфитка мгновенно обезоружил седоусого фельдфебеля и приставил к кадыку острие шашки. Внося ясность, прошипел, дико вращая глазами:

— Пикнешь — как Бог свят порешу.

Молодой солдат безропотно отдал Михею карабин и беспомощно замер под шашкой Загидуллина. Воронов, откинув оружие в сторону, глухо велел:

— Говори, что о сундуке знаешь. Да не шуткуй с нами, ежели жить хочешь.

— Богом клянусь — ничего!

— Ну?!!

От рыка Воронова Загидуллин вздрогнул и слегка утопил острие шашки под кожу, пустив тонкую струйку крови. Дернувшись, солдат зачастил испуганной скороговоркой:

— Ради Христа… Вашбродь… жизни не решайте, господин офицер. Ведь свои же мы!

— Все мы нынче свои, и друг другу глотки рвем, — перебил МИхей с досадой. — Да не сепети ты, говори ровно.

— Истинный крест, я… Купчина тот, Семисадов, в Минусинске к нам прибился, при отступлении. Слыхал я, как он их благородие, господина Вяземского, о покровительстве просил. Позавчера, как в Надеждино были на постое, я при их благородии вестовым состоял…

Судорожно дернув кадыком, солдат сглотнул слюну и, умоляюще глядя на Воронова, продолжил:

— Как стрельба на окраине зачалась, красные, значитца, набегли, я первым делом в избу кинулся, господина Вяземского упредить. А Семисадов, царствие ему небесное, на полу лежит, и дырка-то, вижу, в затылке…

— Поспешил, стало быть, их благородие? — уточнил Воронов.

— Мне то неведомо. Только смотрю, штабс-капитан сундук раскрыл и смотрит…

А глаза-то как у волка горят. Меня увидал, да как рявкнет, мало вены на лбу не полопались, ажник проняло меня хужей чем от красных… Уходили мы ввосьмером, и штабс-капитан девятый, на тачанке. А коняка его следом бежал. Послушный у него коняка, ага… Так всю роту и положили в Надеждино, без пулемета. Можа и жив кто остался, ежели в лес убег…

Тяжело дыша, солдат округлившимися глазами смотрел то на сверкающий возле самого горла клинок, то, умоляюще, — на Михея, смаргивая ресницами падающие на глаза капли пота со лба.

Помолчав, Михей резко разбросал костер, тщательно затоптал уголья, и махнул Загидуллину. Тот небрежно втолкнул шашку в ножны, не скрывая досады от того, что не довелось покуражиться. Анфитка отступил от второго дозорного. Михей еще с минуту постоял молча, широко расставив ноги и уперев левую руку в эфес шашки. Потом резко повернулся к солдату.

— Что в сундуке?

— Ваше благородие… Истинный крест — не знаю!

— Не ври мне!

— Богом клянусь — не видел! Только…

— Что "только"? Что?

— Слышал я, Семисадов обещал штабс-капитану щедро отплатить за услуги.

"В Харбине… — это его слова, — в Харбине вы не будете нуждаться ни в чем".

— В Харбине? Это точно? Сам слышал?

— Вот как вас.

Михей коротко взмахнул нагайкой, полоснув по голенищу юфтевого сапога, и шагнул к околице. Анфитка с Римом молча двинулись следом. Уже на ходу Михей сказал через плечо:

— Костры не жгите. Наведете красных — все кровушкой умоемся…

Фельдфебель, до сих пор не обронивший ни слова, пробормотал вслед, словно оправдываясь:

— Холодно, вашбродь. А на дороге внешний дозор имеется.

А когда казаки совсем растворились в темноте, грубо, с откровенной злобой добавил, скрипнув зубами: