Андрей Костин - Предупреждение путешествующим в тумане

- Ну вот, вынырнул, - сказал пергидрольный, потом обратился ко мне. Хватит валяться, а то разжиреешь.

Я попытался подняться сначала на локте, потом, опираясь

на стену, встал на ноги. На удивление, мне это удалось с первого

раза.

- Ну что, поболтаем? - спросил Гвоздь.

Я равнодушно кивнул. Стал растирать затекшие запястья.

Гвоздь настороженно следил за моими руками. Потом я полез в карман за сигаретами. В самый последний момент вспомнил, что вместо сигарет в кармане раньше был диктофон, а сигареты, увы,

остались в гостинице, на подоконнике.

- Какие проблемы? - спросил Гвоздь.

- Если не трудно, дай сигарету.

- Конечно, как я сам не догадался. Да ты присаживайся, - он сделал широкий жест, - садись на пол.

Я отрицательно покачал головой, взял сигарету, прикурил. Вдыхая дым, чувствовал, как проясняется голова, искал выход.

Выход, по-моему, был один - заорать истошным голосом, как в кошмарном сне, в надежде, что проснешься.

В принципе с возрастом привыкаешь к быстротечности жизни. И начинаешь воспринимать перспективу без паники. Тут дело привычки. Но одно дело абстрактно не бояться смерти, другое - стоять на ее пороге. Кто знает, что это такое, - тот поймет. Остальным предлагаю поверить на слово.

- Нам от тебя требуется ерунда, - Гвоздь сплюнул на пол. - Скажи, где пудреницу ту хранишь, и можешь катиться на все четыре стороны. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не ответил.

- В гостинице?

Отрицательно качаю головой.

- В машине?

Тот же жест.

- У кореша твоего? У бабы? Где, отвечай?

- Не дави на нервы. Вам до нее не добраться.

- Что? А... Да черт с тобой. В принципе что эта пудреница - золотая? Что она доказывает? Без тебя-то? Да и с тобой тоже... Только на упрямых воду возят. Будем тебя перевоспитывать.

Тут он ткнул меня кулаком в живот. Кулак у него оказался на редкость тяжелый, словно чугунный. Я отлетел к стене и

закашлялся. Но не упал. Живот свели судороги, и прошло не

меньше минуты, прежде чем я смог нормально дышать.

- Ладно, - Гвоздь прикурил две сигареты и одну из них протянул мне, - ты ведь, парень, не Рокфеллер? Думаю, тысчонка тебе не помешает? Плачу валютой.

- Это что же, - я усмехнулся, - столько стоит пудреница?

- Догадливый ты, парень. Ну что, по рукам?

Я кивнул.

- Ну как? - он внимательно посмотрел на меня.

Я неопределенно поморщился и промолчал.

- Хочешь сказать - бабки вперед?

Гвоздь достал из заднего кармана джинсов бумажник и отсчитал десять бумажек по сто долларов, протянул их мне.

- Теперь о'кей?

- Мои документы и все, что вы у меня отобрали.

- А, это... Они здесь, со мной. Говори, где - и сразу получишь.

- Поедем покажу.

- Ты посиди здесь, с твоим здоровьем свежий воздух противопоказан. Мы сами все сделаем.

- Нет, только вместе.

- Ты опять за старое?

- Не прикончи его, Гвоздь, - бросает пергидрольный, - Рано еще.

- Ничего. Я ему одну штуку покажу.

Он рывком приближается ко мне и-изо всех сил снова бьет в солнечное сплетение. Второй раз, третий. Я не успел сгруппироваться и плашмя упал на пол. Перед глазами

взрываются ослепительные круги. Дальше я не чувствую боли.

И снова розовый туман. Он рассеялся после нового укола.

- Мы так его избалуем, Гвоздь, - говорит пергидрольный, - и прогорим на лекарствах. Лекарства-то дефицитные, - он хмыкнул. - Следующий раз полегче.

- Дурак ты, парень, - Гвоздь склоняется надо мной, - впутался в историю. Чем ты Барину насолил - ума не приложу. Впрочем, это его дело. Нам, за наше, заплатили. Я зла на тебя не держу. И ты - не надо. Тут кто сверху - тому и везет, понял?

- Хватит языком молоть, - перебивает пергидрольный, - темнеет уже.

- Если бы ты, - Гвоздь распрямляется, - не полез в пекло, а смотался утром из города - дожил бы до пенсии. А теперь...

- Тогда к чему вся комедия? - спросил я. - Мою судьбу вы, кажется, определили?

- Ты прав, парень. Только подумай - ты можешь умереть в мучениях. Мы не показали и десятой части того, что умеем. Или легко и быстро. Ведь это тоже не так мало значит.

- Теперь деловой разговор, - кивнул я.

Замолчал и посмотрел в окно, ощетинившееся разбитым стеклом. На город уже спускались сумерки, и в их пелене с трудом угадывались очертания полу разобранной крыши соседнего дома.

Я почему-то вспомнил, как просиживал в юности часами на балконе с книгой до тех пор, пока строчки не начали теряться в подкравшемся вечере. Солнце уже пряталось за дальними кварталами, небо становилось бесцветным и бездонным, а над московскими улицами кружились и перекликались стрижи.