Наталья Андреева - Истина в вине

— На диете? — усмехнулся Таранов.

— У меня нет аппетита, — холодно ответила та.

— Бейлис, как всегда, опаздывает, — заметил Воронов после долгой паузы.

— Что ж тут удивительного? — скривилась Елизавет Петровна.

— Она вчера перепила, — заметил Сивко.

— Тем более ей надо прогуляться, — сказал хозяин замка. — Я планировал показать вам конеферму. Есть породистые скакуны.

— Предлагаешь устроить скачки? — рассмеялся Таранов.

— Предлагаю воздухом подышать, нагулять аппетит перед обедом.

— Погода плохая, — заметила Елизавет Петровна. — Ноябрь — самый отвратительный месяц в году.

— Не считая божоле, — заметил Сивко.

— Да, господа! — оживился Иван Таранов. — Ведь в третий четверг ноября праздник божоле! В этот день шестинедельное вино из винограда сорта гаме лучше всего и пить. Мне его привозят самолетом прямо из Бургундии. Можно сказать, еще тепленьким.

— Как так тепленьким? — удивился он.

— Божоле — вино уникальное, — пояснила Елизавет Петровна, выразительно глядя на него. — Оно не подлежит долгой выдержке. Его пьют молодым. Лучше всего шестинедельным. И живет оно два-три года, не больше.

— Вся прелесть божоле в его сиюминутности, — улыбнулся Дмитрий Воронов. — Есть вина, предназначенные для торжественных моментов в жизни, парадные и значимые сами по себе. А божоле нужно для короткой, но яркой радости. Оно скрашивает унылые дни ноября, этот праздник для того и придумали: третий четверг. И ведь каждый год оно неповторимо. В прошлом году было красное, почти алое, и имело вкус свежего винограда.

— А в позапрошлом фиолетовое, — заметил Сивко. — Смородина и вишня. Да, каждый раз разное!

— В этом то и прелесть, — неглубоко вздохнула Елизавет Петровна. — В неожиданности и яркости. Этот день ждешь, как праздник.

— Значит, в ноябре мы пьем только божоле! — с энтузиазмом сказал Иван Таранов.

— Ты сегодня в прекрасном настроении, — заметила Елизавет Петровна.

— Да, похоже, решил проблему.

— Деньги? — в упор посмотрела она.

— Что ж ты, милая, все сводишь к деньгам? — рассмеялся Таранов. — Главная проблема — это человек. Деньги молчат, а попробуй-ка, заставь молчать его.

— На то есть деньги, — пожала плечами Елизавет Петровна.

— А коли не берет?

— Все берут.

— Не надо обобщать, — раздраженно сказал Таранов. — Из всякого правила есть исключения. Это неприятно, но тут уж ничего не поделаешь. Россия, как никакая другая страна, богата идейными людьми. У нее больше исключений, чем правил. С этим надо считаться.

— Чем больше исключений, тем больше возможностей для маневра, — заметил Воронов. — По правилам можно доехать только из пункта А в пункт В.

— А тебе куда надо?

— Какой смысл ехать в пункт В, если туда едут все? Прибыл — а там уже целая толпа! Да еще и подъезжающие напирают. Зато есть смысл нарушить правила и оказаться там, где нет никого.

— Так можно и в тюрьме оказаться, — мрачно пошутил Сивко. — В одиночной камере.

— Однако, господа, одиннадцать, — глянув на часы, заметил Воронов. — Бейлис срывает нам культурную программу. Без нее пойдем на конеферму или же разбудим?

— Без нее, — тут же откликнулась Елизавет Петровна.

— Э, нет, — не согласился с ней Таранов. — Дмитрий прав, девушке надо прогуляться. Хмель выветрить. Если мы хотим, чтобы красавица сегодня уехала, вновь не испортив нам вечера и аппетита за ужином, надо подготовить ее к рулю. Или же ты ее подвезешь, Елизавет Петровна?

— Упаси Боже! — вздрогнула та. — Три часа в одной машине с Бейлис! Да я с ума сойду!

— Решено, — подвел итог Воронов. — Зигмунд, пойди, разбуди спящую красавицу.

— Слушаюсь.

— Я, пожалуй, выпью еще чашечку кофе, — вздохнула Елизавет Петровна. — Мишель, поухаживай за мной.

— С удовольствием.

Зигмунд вернулся минут через пять, вид у него был странный.

— Что случилось? — спросил Воронов.

— Я не знаю, как это сказать… э-э-э… — мялся сомелье.

— Ну?

— В общем, она, кажется, умерла.

— Что ты имеешь в виду?

— Сначала я стучал, — начал оправдываться Зигмунд. — Долго стучал. Потом несколько раз сказал: «Мадам, вас ожидают к завтраку». Но никто не отвечал. Тогда я толкнул дверь, и… Она была не заперта. Я не сразу ее увидел. То есть… Я увидел ноги. Голые ноги… и деликатно отвернулся. А ее лицо… В общем… На нем лежала подушка. То есть, лежит. Я не стал ничего трогать.

— Что ты несешь? — вздрогнула Елизавет Петровна.

— Женщина не шевелилась, и эта подушка… В общем, я думаю, что она умерла.