Атанас Манаджиев - Сожженный некролог

— Она, Кристина то есть, — пояснила Нора, — несмотря ни на что, только о своем бывшем муже и думала, вспоминала и, наверно, еще любила его. Так-то. А мы ей верили во всем…

— И в ее честность тоже?

Тут Нора глубоко вздохнула и замолчала, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя в поисках точных слов.

— Вы нащупали наше самое больное место, — наконец проговорила она. — Никогда, ни одной стотинки не возьмет, малейшая шероховатость — и она просто заболевает. А тут вдруг р-раз — и четыре тысячи! И каким способом!… Ну, я и подумала, что мы, наверно, не знали ее как следует. Как будто только у нее дочь — выпускница! Да если бы она взаймы попросила -мы бы в лепешку расшиблись, а собрали! А она все сокрушалась, что учебный год кончается, а ничего еще не приготовлено, но ни словом не обмолвилась о деньгах, наоборот, обижалась, когда мы спрашивали ее, откуда же она возьмет их, раз не хочет брать от Дишо ни единого лева…

— Именно это и должно было насторожить вас.

— Да, должно было, но не насторожило. Вам легко говорить, а когда рядом с тобой человек мучается, веришь ему. Вот вы как думаете -может человек заболеть гордостью, да так, чтобы умереть с голоду, но ничего ни у кого не взять, а? Все, все сама! Чтобы когда-нибудь дочь сказала мужу и детям: трех жизней мне не хватит, чтобы отплатить матери за все! Вот и отплатила… С ума сойти можно!

— Кстати, как вы думаете, не была ли Эмилия слегка… — я покрутил пальцем у виска. Я задал этот вопрос, скорее, для проформы — чтобы раз и навсегда отмести наше с вами предположение о душевном нездоровье, из-за которого Эмилия могла пойти на крайние меры. Нора начисто отбросила эту версию. Она подтвердила характеристику, данную Эмилии соседкой Раей: молчаливая, важная, гордячка — и, подумав, добавила: "Она очень много о себе понимала, задирала нос, но кто в ее возрасте ведет себя иначе?"

Сослуживцы Кристины наперебой предлагали свои объяснения ужасному поступку Эмилии, и все объяснения в конце концов сводились к ее чрезмерной чувствительности, к нездоровой семейной атмосфере. Но если Эмилия была невероятная "гордячка", то нельзя ли то же самое сказать о ее матери и не стала ли гордость Кристины в конечном счете причиной ее преступления?

Гео перевел дух и представил себе, как Цыпленок на другом конце провода терпеливо слушает его, подперев ладонью свою круглую голову. На этот раз "отчет" явно затянулся, но Цыпленок не прервал его ни разу и не высказал никакого неудовольствия.

— Знаешь, какие мысли пришли мне на ум, пока ты читал свое "сочинение"? — В голосе Цыпленка явно слышалась улыбка, но Гео догадался, что она относится не к его рассказу, а к тому, о чем Цыпленок сейчас думал. — Я вспомнил, как ни странно, Раскольникова и старуху-процентщицу. Скажи по совести: тайно, в душе, хоть и с ужасом, не сочувствуешь ли ты Раскольникову? Не жалеешь ли его? Вот. И я тоже. И многие так. Я думаю: если бы Кристина вместо государства ограбила этого несчастного старика, не "выиграла" ли бы она с моральной точки зрения? Сослуживцы хоть и были возмущены ее поступком, но больше всего потому, что это сделал человек, которому они беспредельно доверяли. Обманутое доверие! А кто из них всерьез думал о том, что ограблено государство? Это ведь не живой человек, а нечто отвлеченное, кто же его пожалеет?…

Цыпленок немного помолчал и, когда заговорил снова, Гео буквально воочию увидел на его лице ту же хитроватую улыбку:

— Теперь ты понял, как полезно читать толстые романы?

— Понял, товарищ майор, понял… А все-таки, может, мне приехать в Софию? Вы не скучаете без меня? Вам не надоело перегружать телефон?

— Нет, не приехать, не скучаю, не надоело! Продолжай, пиши свои отчеты. Может, потом в писатели подашься. И звони в любое время, жду.

Гео Филипов продолжал писать свой рассказ.

… Первая встреча с Длинными Ушами. Она произошла на студенческом теннисном корте в тот ранний утренний час, когда дисциплинированные горожане пьют свой кофе, а запоздалые рыболовы бегут с удочками наперевес к своим заветным местечкам на реку Марицу. Я всегда любил корты за их цивилизованную геометрическую красоту.

Этот корт только что полили, плотный красный настил и прямые снежно-белые линии сияли свежестью и чистотой. Я оглянулся вокруг и вдруг ощутил себя частью этой чистоты и свежести. Груз усталости и забот вмиг слетел с меня, как шелуха, мне страшно захотелось схватить лежащую возле парня ракетку и ринуться, как много лет назад, на поле… Глупо, конечно. А я и не знал, что новая девушка Длинных Ушей — одна из первых ракеток страны, да и партнерша ее по другую сторону сетки играла классно. Обе отдавались игре радостно, двигались с элегантной пластичностью. Меня удивляло, как это парень сидит неподвижно, только наблюдает и не бежит играть. Впрочем, я уже знал, что спорт глубоко чужд ему, он регулярно провожает свою новую избранницу на утренние и вечерние тренировки просто "по инерции". Так по крайней мере выразился мой пловдивский коллега, едва, наверно, удержавшись от старомодных рассуждений о жертвах, которые приносишь во имя любви…