Николай Шпыркович - Лепила-2 (СИ)

- Интересно, кто был тот пленный, который сособщил немцам о кладе? - задумчиво проговорила Дина.

-Скорее всего, один из тех ретивых энкаведистов, приезжавших в 37-м арестовывать Владимира Мартова, - высказал свое предположение Ермолаев.- Может, и не было никакой "попытки к бегству", может, Мартов пытался объяснить всю ценность своей находки - а ухо гэбешника уловило лишь слово "клад", после чего и последовал роковой выстрел в спину отвернувшемуся ученому. Сразу откопать "клад" по какой-то причине не удалось, а во время войны и захотел себе жизнь купить, неудачно, правда. А тоже ведь где-то здесь лежит, - остро посмотрел Иван Егорович на окружающий лес, - вряд ли куда его далеко стали отводить.

- А что теперь будет с этим, братом Ковалевой? - спросила меня Дина.

-Ну, суд все равно будет, по-любому - как никак он человека убил. Конечно, сделают скидку - и на обстоятельства дела, и на возраст, и на виновность самого потерпевшего... даже то, что мы его "перетянули" на следующие сутки - умер-то Хольцбергер официально - на другой день после травмы - может сыграть роль: все-таки, не "чистое" убийство, а "нанесение тяжких телесных повреждений, приведших к смерти", но это уже юристам виднее. В общем-то, немцы шума подымать тоже не будут - ворошить прошлое и снова выволакивать на свет тот факт, что "доблестные солдаты вермахта" вели себя на оккупированных территориях гораздо хуже сербов, которых судят в Гааге или тех же "коммунистических орд", что изнасиловали поголовно всю невинную Германию - не в их интересах. Даже такое: возьми, и всплыви сейчас информация о том, что у президента солидной фирмы, от выпуска продукции которой во многом зависит благосостояние страны, отец-то, оказывается, был садистом и сволочью - глядишь, и доходы фирмы сократятся. А ведь кризис... Но до суда ему дожить еще надо, - хоть площадь ожогов у него и меньше чем у Хольцбергера, все же ему тоже сильно досталось, когда он на немца на вокзале банку бензина выплеснул.

-Сильно обгорел?

-Прилично - руки, передняя поверхность тела... Его к нам на второй день перевели, сразу его-то в ближайшую больницу отвезли, скорой медицинской помощи, а уже, как из шока вывели - к нам...

... Я вспомнил, как его привезли к нам - невысокого, крепко сбитого пожилого мужчину. Доставили под охраной, в наручниках, будто и вправду мог куда-то сбежать человек с такой площадью ожога, да еще без ноги - протез у него сняли еще в БСМП. Его тоже положили на кровать "Клинитрон", но допрашивали его уже не гэбешники, а обыкновенная милиция.

-Да я же вам вчера все сказал, - устало отбивался он от наседавшего на него старлея.

- Ну, а вы еще раз повторите, вот, в частности, вы утверждаете, что э-э-э..."...этот немец лично расстрелял всю мою семью - отца, мать, старшую сестру и бабушку, а потом поджог дом, где мы прятались с сестрой...". Вы видели лично, как он дом поджигал?

-Нет, не видел. Дом снаружи подожгли, а мы внутри были.

-Ну, вот видите, значит, все-таки, утверждать подобное вы не можете. Вы что, не понимаете - вы ведь преступление совершили, нам разобраться надо.

- Слушай, старлей, - тихо начал говорить обожженный, - ты слышал когда-нибудь, как кричат люди, которым в упор пулю в живот послали? Они так и стреляли - первую - отцу, офицер из пистолета. Потом этот ... из винтовки- матери, потом офицер - сестре. Так и чередовали: тихий выстрел - громкий, тихий - громкий... мы с сестрой в печке были, только мы там и поместились. Мать нас чугунками заставила, вся семья перед ней стала, чтобы хоть так нас закрыть, а они прямо перед ними стояли, так что мы все с начала до конца видели, и лица их на всю жизнь запомнили. Бабушку напоследок оставили - ее меньше всего опасаться надо было. Старшей сестре повезло, она сразу умерла, а остальные - нет... Не знаю, он дом поджог или нет, но они вместе выходили офицер и этот, белобрысый. У нас немцы в 42-м, долго стояли, я уже по немецки понимал. "Здесь - всё, господин Фридрих!"- спокойно так, будто подметать кончил. Не добили даже, так вышли.. Они вышли, мы с Машей из печки выползли, к родителям бросились - они кричат, а мы плакать боимся - во дворе ведь немцы стоят, что-то говорят, смеются. А потом струя огня в окно - желто-красная, я ее до сих пор помню. Из огнемета жгли. Струя не по нам пришлась, а то бы все, только на Маше тогда одежда спереди все равно вспыхнула. Она руками лицо закрыла - лицо не обгорело, а кисти - здорово. Мать как раз с полотенцем стояла, перед тем, как..., а из отца крови сильно натекло - так я в кровь полотенце намочил - оно сразу промокло да Машу и накрыл,огонь погасил. Только она все равно обгорела так, что и говорить потом перестала, а слышал бы ты, как она пела... Мы в сени выползли, родителей еще живых в горящей избе оставили, а у нас там хлев к сеням примыкал, мы - туда, из хлева полуголые выскочили, да в сугроб, да ползком. Ты по снегу ползал, кистями обгоревшими отталкиваясь? Не знаю, как мы тогда выжили - и когда в снегу час лежали, и когда потом в другую деревню шли, полураздетые да босые. Откуда, ты думаешь, ноги у меня нету?! - мужик уже почти кричал.- Я об одном молил Бога - чтобы только эту сволочь перехватить успеть, чтобы не уехал он... Я , когда в гостницу пришел, а его там уже не было - выть начал, администраторша от меня шарахнулась даже. Сколько мне жить осталось - благодарить Его буду, что хоть в последний момент успел я.