Галина Романова - Цвет мести – алый

– Я не решала. Белов тоже не решал. Решил за всех нас ты.

– Но… Ну, может, и я. Но как-то все так получилось… Я – как будто из благодарности – даже предложил ему крышу нашего дома в эту сказочную ночь!

– Именно, любимый! Именно ты и предложил. – Маша рассмеялась, одернула платье на бедрах, оно было ей чуть тесновато, и ткань упорно ползла вверх.

– Но я думал спасти его от одиночества! Я же не знал тогда… – Алексей капризно выпятил губы, оглядел жену. – Ты такая красавица, Маруся! Он станет таращиться на тебя всю ночь, а я буду ревновать!

– Ему есть на кого таращиться, душа моя!

Маша покраснела. Она очень любила комплименты мужа, сказанные как бы походя, как бы недовольным тоном. От этого их ценность для нее становилась еще больше.

– Машенька, вас к телефону. – Соня протянула ей трубку домашнего телефона, успев прошептать: – Белов.

Она вернулась к мужу через три минуты. Говорить при нем она не захотела. Станет злиться, подслушивать – поговорить им точно не даст.

– Алекс, ты спасен, мой дорогой, – пропела она и еще раз поцеловала мужа в подбородок. – Они не приедут.

– Почему? – изумился он, уже как будто и с обидой. – Гусь свинье не товарищ, что ли?

– Нет. – Она лукаво улыбнулась. – Думаю, Белов влюбился не на шутку, и он не хочет, чтобы внимание его любимой досталось хоть кому-то еще.

– И что это значит? – Захаров потянул петлю галстука книзу, расстегнул три верхние пуговицы на рубашке. – Что мы с тобой отпразднуем Новый год вдвоем?

– Да. И еще это значит, что внимание твоей любимой женщины достанется только тебе…

– …А ты уверен, что мы правильно поступаем?

Вика уже трижды переставляла на столе блюдо с уткой, и все-то ей казалось, что стоит оно как-то неправильно, как-то кривовато.

– Думаю, да. Думаю, никто не расстроится.

Белов сидел, как школьник, в кресле, уложив чинно ладони на колени, и широко распахнутыми глазами наблюдал за ее манипуляциями.

Это просто чудо какое-то! Чудо, подаренное ему небесами! Или снизошедшее к нему с небес? Или это чудо он сам для себя раздобыл, осторожно пробираясь по опасной тропе, ища следы чужого преступления?

Ах, не важно, почему это все и откуда! Важно, что оно у него теперь имеется – его восхитительное чудо по имени Виктория. Она…

Господи! Она – красавица, умница, женщина, способная на подвиг ради него! Как она бросилась за ним следом в спальню, где застрелился Шубин! Как кричала и била кулачками в его пуховик! Перепугалась за него, потому что… Потому что он почему-то сразу ей понравился, призналась она ему после. Еще тогда, когда он смотрел на нее – другую, старообразную – и не видел в ней ее нынешнюю.

– Далась тебе эта утка, Вика! – тихим смехом рассмеялся Белов, шевельнул одной ладонью, чуть пришлепнув колено. – Иди сюда, красавица моя!

Она выпрямилась, перевела взгляд на него, на злосчастное блюдо, не сумевшее найти себе места на праздничном столе, и неуверенно пошла к нему. Села к нему на колени, обняла его за шею.

– А это правда, Белов?

– Что – правда?

Он терял голову от одного ее запаха, он почти не мог дышать, когда она была рядом, он не мог ею насытиться – и не хотел он ею насыщаться! Он и предположить был не в состоянии, что такое возможно. Что такой немой восторг способен повториться!

– Что – правда? – переспросил он.

– Что я – красавица? А как же она? Я же видела ее и, конечно, понимаю, что проигрываю и…

– Тс-сс! – Белов поймал ее рот губами, целовал – долго, потом, отдышавшись, проговорил: – Какое мне дело до чужих красавиц, Вика? У меня теперь есть своя, и она – просто чудо!..

…Горелов стоял на лестничной клетке, перед дверью квартиры своего брата Севки, и не знал, что ему делать.

Позвонить или уйти? Уйти – или позвонить? Юлька эта еще в Англию с родителями укатила! Он вовсе один.

За дверью весьма ощутимо веселились. Гам стоял такой, что он его услышал, едва в подъезд вошел. Музыка на всю катушку, ор, дикий смех – сорока, похоже, глоток, не меньше. Он же не выдержит всей этой какофонии! Он, еще стоя тут, уже с ума сходит, а что с ним будет там? Сновать по комнатам наперегонки с кем попало, орать, стараясь перекричать музыку и чужие голоса, изображать веселье?

Нет, зря он сюда притащился. Жратвы набрал на десятерых – коньяк, виски, вино, сыр какой-то баснословно дорогой… Севка же говорил, что ничего не нужно! Народ, предупреждал он, придет к нему непритязательный. Они могут и шампанское огурцом соленым закусить. Для них главное – кураж.