Роман Канушкин - Джандо

Она еще раз провела руками по своему спортивному костюму из флиса и, кивнув, тихо произнесла:

— Хорошо…

Девочка поправила надетую на голову корону, ее корону, сделанную из резинового мяча, и вспомнила себя на приеме у зубного, стоматолога, как любит говорить папа. Стоматолог — это такое длинное запутанное слово, и пока его произносишь, успеваешь забыть, что речь идет о враче. Тогда главное было подготовиться и сказать себе: «Я не боюсь». И действительно, становилось не так страшно.

— Я не боюсь, — сказала девочка. Она встала спиной к входной двери и увидела свое многократно повторившееся изображение, уходящее в бесконечность. Там, с другой стороны этой зеркальной бесконечности, находилась добрая и могущественная Яблоня-Мама, и она всегда помогала Доре. Всегда, когда требовалась помощь. А разве сейчас не такой день?! Даже несмотря на то что он самый короткий в году.

А потом Дора услышала голос Олежи. Она тут же убедила себя, что этот голос вовсе не испуганный, а просто очень удивленный.

— Дора, молоко, — проговорил Олежа. — Оно скисает… Молоко скисает прямо на глазах.

Девочка обернулась, и Олежа вдруг увидел, что она совсем бледная. Большая полая тишина вытеснила из холла все звуки. Птза Доры расширились — эмалированная миска скисшего молока стояла на низком трехногом табурете. Девочка подняла голову, словно соглашаясь с тем, что увидела, и в этой мгновенной тишине, сотворившейся из чего-то липкого, как остывший кисель, повис ее голос. Очень негромкий. Но Олежа все же почувствовал прикосновение этого липкого холодного киселя к своей спине.

— Они за дверью, — прошептала Дора.

Снова вошла Блонди, выглядела она озадаченной.

— Знаешь, я уже несколько раз звонила в эту квартиру… Я не хотела тебя беспокоить, но там никто не отвечает.

Юлик посмотрел на Блонди и подумал, что ее пшеничные локоны иногда кажутся золотыми. В ту пору, когда он еще был скрипачом, Юлик мечтал дружить именно с такой девочкой — златовлаской. И он выдумал ее и даже дал ей имя. И перед сном он рассказывал себе истории про то, как играет ей на скрипке, и даже про то, как он защитил ее от пролетарских детей, бьющих по пальцам. К счастью, все это было давно забыто, и вот всплыло в самый неподходящий момент… Наверное, такое бывает.

— Хорошо, Блонди, я позвоню сейчас сам, — проговорил Юлик и с грустью подумал: «Конечно, Блонди, тебе там и не ответят. Уже слишком поздно… Теперь я должен сделать это сам».

Блонди еще какое-то время с тревогой смотрела на Юлика, затем спросила:

— Ты уверен, что все в порядке?

О чем это она?

— Да, Блонди, иди к себе. Знаешь, принеси что-нибудь выпить… Крепкого и холодного. И сделай две порции… Ну, в смысле, себе чего захочешь — там вроде бы оставался «Бали». Но мне — крепкого. Хорошо?

— Я сейчас все сделаю… Слушай, если хочешь, я еще попробую дозвониться?

— Нет, спасибо. Будет лучше, если ты принесешь мне водки. Или «Блэк лейбл».

— О'кей… Ты знаешь, может, он просто уехал?

О чем это она опять?

А ты не знаешь? Она— баба, а бабы все чувствуют спиной, как кошки. Вот о чем она опять…

— Возможно, если ты имеешь в виду Хотаба…

Юлик снял трубку и подождал, пока за Блонди затворилась дверь. Еще не поздно послать все к черту! Не лезть в это темное дерьмо. Отстраниться, сделать вид, что ты ничего не понимаешь. Взять Блонди и уехать с ней на недельку. Если проблема не решается, надо просто выйти за рамки проблемы. Просто уехать. Сделать Блонди подарок.

«Нуда, — Юлик усмехнулся, — купить, например, шубу… Изобразить парочку влюбленных где-нибудь на солнечных курортных островах… Ладно, плевать на это слащавое дерьмо… Потом всю жизнь не расплатишься».

Юлик набрал номер Дяди-Витиной квартиры и некоторое время слушал длинные гудки. Не отвечали. Затем он положил трубку на место. Хотаб не мог оттуда уехать. Просто так не мог. Тут же зазвонил телефон. Юлик быстро снял трубку.

— Чего, соскучился? — услышал он шальной, насмешливый голос, но все страхи, загнанные в темные углы давнего прошлого, запертые в бесконечно далеких комнатах, начали оживать, еще чуть-чуть — плотины прорвутся и от бананов не останется и следа. — Я сейчас приду… Тебя же предупреждали, что бананы могут начать гнить. Не поверил?! А зря!

Юлик вдруг почувствовал, что телефонная трубка стала липкой, как внутренняя сторона банановой кожуры, а линия уже разъединилась. Но вместо коротких сигналов конца связи снова пошли длинные гудки вызова абонента. Казалось, они звучали бесконечно далеко, в чужих пространствах, откуда нет возврата и где уже никогда не будет ничего, кроме холода абсолютного непререкаемого одиночества. И эти гудки сейчас увлекали Юлика за собой. А потом с другой стороны телефонной линии, с другой стороны этой бесконечности он услышал слабый, смертельно перепуганный и совсем больной голос — капли пота побежали по его лицу, оставляя липкий след и падая на ворот рубашки, очень дорогой рубашки «Босс», купленной в Париже любимой мамой. Потому что это был его собственный голос. Панически перепуганный голос господина Ашкенази вырвался на свободу и сейчас отчаянно взывал: