Питер Устинов - Крамнэгел

— Вот как, — мрачно произнес майор. — А еще с кем-нибудь этот Большой Барт беседовал, вы не заметили?

— Никак нет, сэр, он ведет себя очень замкнуто, — доложил другой надзиратель, и все его коллеги подтвердили это, за исключением одного, который видел, как Крамнэгел не раз прикуривал у Неда Прэтфолда. Майор Эттлиси-Гор сразу насторожился. Нед Прэтфолд был одним из самых многообещающих талантов преступного мира Британии — больше, правда, пока обещающим, чем добившимся рекордных результатов. Нет, все эти прикуривания не пришлись начальнику тюрьмы по душе. Где-то в глубине его подсознания засело туманное изображение американских гангстеров, неизменно обсуждающих каждый свой отчаянный шаг, прикуривая друг у друга, обжигая спичками палец за пальцем. Весьма вероятно, что это была всего лишь картинка, навеянная виденными в юности гангстерскими боевиками, но кто знает, как попадает в наш мозг добрая половина содержащейся в нем информации? Достаточно будет сказать, что вставшая перед умственным взором майора сценка подействовала на него весьма убеждающе, и по его просьбе Крамнэгела перевели в отделение максимально строгого режима расположенной на морском острове тюрьмы — как раз в тот день, когда апелляцию Крамнэгела отклонили.

Узнав о случившемся, сэр Невилл был вне себя — не столько от гнева (за всю свою жизнь он не научился-таки отводить душу в тяжелую минуту), сколько от беспомощности и сознания того, что с его ведома и отчасти даже его именем попираются каноны справедливости. Подобных и еще более трагических случаев полна история. Склоняясь перед обстоятельствами, правосудие часто творится безжалостно и наспех, буква закона редко оказывается способной объективно воздать за совершенный грех, и несть числа смертным приговорам, вынесенным дрогнувшим голосом и скрепленным нетвердой рукой. Сейчас, правда, о казни не шло и речи, так что сэр Невилл был избавлен от душевных мук, которые выпали бы на его долю, будь приговор по подобному делу вынесен сто лет назад. Но все равно даже самая незначительная ошибка, хоть на гран вызвавшая отклонение от справедливости, так же непростительна, как и ошибка, вопиющая в своей очевидной грубости. Можно было пытаться утешать себя тем, что Крамнэгел никак не походит на героя. Он не Андре Шенье, способный найти бессмертные слова в тот момент, когда доказывается его принадлежность к смертным. И все же общие представления о том, что такое героизм, изменились настолько — хоть это и не облечено в слова, но, по крайней мере, подсознательно признано, — что Крамнэгел, сей огромный, грубый, крикливый и тупой бурбон, скорее мог вызвать сочувствие современного человека, нежели утонченный и изысканный поэт в рубашке с распахнутым воротом.

Юристы, как, впрочем, и политики, и военные, и служители церкви, в большинстве своем оказались неспособны угнаться за стремительным ростом общественного сознания, осмысляющего жизнь, как парадокс. Они цепляются за кочки тихих заводей, командуют глухими и верят, что все по-прежнему хорошо. Король давно уже мертв, и новое платье короля носят теперь сливки его двора, а наготу придворных видят те, кто помоложе. И положение дел куда плачевнее для их душ, чем для тел нагих придворных.

Сэр Невилл остро ощущал подспудные течения душевной смуты и понимал, что они способны привести его к позициям, непопулярным в обществе, да еще в возрасте, к которому, считается, пора набраться ума. Позднее пробуждение чревато опасностями, и сэр Невилл полностью осознавал их. Интеллектуальная жизнь в Англии более, чем где либо, отравлена страхом произвести впечатление отсталости, и во многих критических трудах звучит отчаянное желание не отстать от молодых. Термины «в ногу» и «не в ногу» достаточно красноречивы сами по себе, и многие люди средних лет стыдливо отпускают волосы до плеч и украшают галстуки изображением подсолнуха.

Горячо сочувствуя молодежи, сэр Невилл соглашался с большей частью ее жалоб и протестов, и если в своей поддержке молодых не заходил далеко и не одобрял их, когда они били по голове полицейских, то лишь потому, что считал: бьют не по тем головам, по которым следовало бы. Не испытывал он и тяги к бунту, в отличие от некоторых своих сверстников, пытающихся впрыснуть подобным образом в свои умирающие вены немного живительной влаги. Напротив, подобно большинству холостяков, он чувствовал себя старше, чем на самом деле, выглядел моложе своего возраста и со всем смирился.