Питер Устинов - Крамнэгел

— Я искренне убежден, что вам следовало бы всерьез подумать о том, чтобы согласиться с кандидатурой мисс Эпсом, — сказал Элбертс, настоятельно качнув головой.

— Слушайте, вы женаты? — без обиняков спросил Крамнэгел.

— Некоторым образом да, — Элбертс придал своему ответу известную весомость.

— Тогда вы должны знать, что есть вещи, которых собственной жене не расскажешь, но выложишь первому встречному. Не суйся в разговор, Эди, — бросил он жене, которая и не собиралась открывать рот.

— А вы подумайте о том впечатлении, которое произведет женщина-адвокат на суд, особенно на процессе по делу о непредумышленном убийстве с помощью огнестрельного оружия. Мне удалось узнать, что люди, ведущие ваше дело, руководствуются именно этими соображениями.

— Значит, у них головы набиты трухой, если они этим руководствуются, — прорычал Крамнэгел так, что Элбертс вздрогнул. — А кто у них здесь вместо окружного прокурора? Что он собою представляет?

— У них нет окружных прокуроров.

— Я же спросил: «Кто вместо?» Знаю, наших прокуроров у них нет, я грамотный.

— Не имею представления. Нам, видите ли, не каждый день приходится иметь дело с соотечественниками, угодившими в тюрьму за уголовное преступление.

— Ну, он-то уж точно будет мужчина, да?

— Надо полагать.

— Вот и я про то же. Так разве моей дамочке сдюжить против него в драке?

— В драке? Не понимаю, право, каким вы себе представляете английский суд.

— Но ведь наши традиции позаимствованы отсюда. Так?

— Да, — терпеливо согласился Элбертс.

— Раз мы позаимствовали свои традиции отсюда, то и у них в суде все происходит с грызней и дракой, как и у нас. А в судебной драке обо всей этой ерунде собачьей насчет того, чтоб «женщин вперед», никто и не вспоминает. Адвокат туда приходит, чтоб выиграть дело, и если он хоть чего-нибудь стоит, плевать ему, как именно он его выиграет. Слушайте, я в суде полжизни провел, я, черт побери, знаю, о чем говорю. И я вам вот что скажу, мистер: дамочке-адвокату в суде делать нечего. Ну, конечно, если она защищает какую-нибудь смазливую бабенку, которая только что пришила мужа, разоделась во все черное и жутко жалеет о том, что натворила, а сама до смерти рада, — тогда все о'кэй. Здесь я с вами согласен. Но некоторые профессии просто не для женщин. Может, епископы — это одно, а адвокаты — совсем другое. И вы, черт побери, можете сказать это кому угодно с большим приветом от начальника Крамнэгела.

Вздохнув, Элбертс поднялся со стула.

— Уверен, все будет хорошо, — сказал он, протягивая руку с улыбкой столь же великодушной, сколь и неискренней.

— Иначе и быть не должно, это я вам говорю.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, миссис Крамнэгел.

— Мне случалось переживать и худшее, — сказала Эди.

— Вот это правильное настроение. — И, покачав головой на тонкой шее — прощальный знак вызывающей изрядные сомнения солидарности, Элбертс отправился на ретроспективную выставку Джексона Поллока [13] Джексон Поллок (1912–1956) — известный американский художник-абстракционист. в галерее Тейт.

По настоянию Крамнэгела кандидатура мисс Эпсом была отведена, и его посетил новый кандидат в защитники — Локвуд Крэмп, член парламента от избирательного округа в Северной Ирландии. Он не совсем соответствовал представлениям Крамнэгела о том, каким следовало бы быть союзнику, ибо даже внешность его никоим образом не укладывалась в рамки привычного американцу стандарта. Но при всем при этом выглядел он как человек, отобранный для защиты Крамнэгела именно за умение драться в суде и ни за что иное. Его изрядно помятое лицо, по которому, оставив глубокие следы, прокатились и война и мир, являло собой гамму разнообразнейших оттенков красного цвета, разрываемую пучками буйной верескоподобной рыжеватой растительности, украшавшей уши, ноздри и скулы. («Хоть бы сбрил он эту пакость, что ли», — жаловался Крамнэгел потом жене.)

Локвуд Крэмп носил длинные колючие бакенбарды, обрамляющие большой рот, из которого торчали бивнеподобные зубы, оставляя, однако, место для изгрызенной черной трубки. Трубка эта беспрерывно изрыгала удушающие клубы дыма, а по подбородку из-под нее все время сочилась слюна. Самым же интересным в его лице были голубые глаза, детски-наивные и доверчивые, — огромные круглые пуговицы, совершенно плоские, они выглядывали из-под рыжих бровей с искренностью, одновременно смешной и волнующей. Сразу становилось ясно: вот человек, который в жизни не знал ничего, кроме физической отваги, и эта черта характера была, вероятно, и его силой, и его слабостью. Возможно, он и был рожден для того, чтобы вести за собой людей, но вряд ли для того, чтобы люди за ним шли.