Майкл Чабон - Союз еврейских полисменов

— Вещдок! — пытается отрезвить его Ландсман. Подъем продолжается, и Ландсман кричит: — Вещественное доказательство, мать твою!

Берко бросает. Книга кувыркается в воздухе, трепещут страницы, учебник летит, машет листами, как крыльями — и врезается во что-то гремучее, звонкое, металлическое. Возможно, набор для перца-соли на стеклянном обеденном столе. Ребенок морщится, как будто куснул лимон, оттопыривает нижнюю губу, переводит взгляд с матери на отца и обратно. Наконец разражается рыданиями. Берко смотрит на малыша как на предателя. Он обходит бар и направляется к оскорбленной улике.

— Что это наш папа делает? — сюсюкает Эстер-Малке, целует сына в щечку и тяжким взглядом смотрит на дыру, оставленную отошедшим за книжкой Берко. — Что наш герой-детектив, наш спермогенератор, вытворяет?

— Очень вкусные вафли! — вмешивается Ландсман, отодвигая нетронутую тарелку. — Слышь, Берко, я лучше там, внизу, подожду, в машине. — Он мазнул Эстер-Малке губами по щеке. — Скажи этому, как его, что дядя Мейерле срочно убежал. Привет.

Вниз Ландсман возвращается в лифте под гул ветра в конструкциях шахты. Одновременно с ним выходит из своей квартиры сосед по имени Фрид, с седыми зачесанными назад волосами, в длинном черном пальто. Фрид оперный певец, и Тэйч-Шемецы считают, что он их презирает. И всего-то потому, что Фрид однажды предположил, что он значительнее их, лучше. Но любой обитатель Ситки считает себя лучше соседей, особенно если те аборигены или выходцы с юга. Фрид и Ландсман спускаются вместе. Фрид интересуется, сколько трупов обнаружил Ландсман за последнее время, а Ландсман справляется, скольких композиторов перевернул в гробу Фрид своим пением. Далее этого беседа не заходит, они продолжают спуск молча. Ландсман проходит к машине, запускает двигатель, сидит, греется. Воротник сохранил запах Пинки, рука еще ощущает пожатие Голди, он кажется себе вратарем сборной несбывшихся надежд и сожалений, и еще одна несбыточная надежда — прожить день до вечера, ничего не ощущая. Ландсман вылез и закурил, покурил под дождем, повернулся к северу, к алюминиевой булавке Сэйфти-Пин. Официальное название этого чуда еврейской инженерной мысли — Башня Доброй Надежды — прочно забыто. Вспомнилась заманчивая перспектива бюста лифтерши, открываемая ее форменным пиджачком всем посетителям ресторана и смотровой площадки вышки. Ландсман вернулся в машину, а вскоре к нему присоединился и Берко, не забывший шахматную книгу и шахматную доску. Усевшись, он уложил и то и другое на колени.

— Извини, сдурил я, — проворчал Берко.

— Да ладно, ладно…

— Надо будет подыскать квартиру побольше.

— Конечно.

— Только вот где…

— Да, придется подумать.

— Дети… это же благословение!

— Кто спорит! Мазел тов, Берко!

Пожелание-поздравление Ландсмана, несмотря на несомненную ироничность, исходит от сердца, а сердечность его подразумевает изрядную долю неискренности. Оба помолчали, ощущая, как сгущаются мысли.

— Она ведь… — вздохнул Берко и снова смолк. — Она говорит, что не помнит, когда мы вообще трахались. — Он снова вздохнул.

— Может, вы и не трахались?

— Непорочное зачатие? Говорящие курицы-пророки в беспокойные времена?

— Н-ну.

— Знаки, знамения и предзнаменования.

— Зависит от точки зрения.

— Кстати о знаках. — Берко открыл бесследно исчезнувшую из городской библиотеки книжку, вытащил из кармана карточку регистрации выдачи. Под ней обнаружился цветной моментальный фотоснимок три на четыре, глянцевый с белым краем. На снимке запечатлен прямоугольник из черного пластика с тремя печатными латинскими буквами и стрелой под ними, указующей влево. Прямоугольник свисает на двух тонких цепочках с квадрата грязной белой акустической плиты потолка.

— PIE, — прочитал Ландсман. — Пирог. Пироги. Пирожковая.

— Вывалилась в результате моего новаторского метода интенсивного обследования вещественных доказательств. Должно быть, приклеилась к кармашку, иначе твой тонкий нюх ее бы ущучил. Узнаешь?

— Узнаю.

В аэропорту, обслуживающем северный город Якови, откуда скромный еврей может отправиться искать скромные приключения в скромном северном краю, в отдаленном закутке здания затерялось скромное заведение, кормящее посетителей пирогами — и только пирогами. Американскими пирогами. Окошко в кухню, где греют атмосферу пять духовок — и все. Около окошка стенная доска, на которой владельцы заведения, пара мрачных клондайков и их молчаливая дочь, выписывают товар дня, его цену и начинку: черника, яблоки, ревень, абрикос, банан и сливки…