Жорж Сименон - Безнаказанное преступление. Сестры Лакруа

— …святая Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных…

Женевьева расслабилась, полагая, что все прошло, грустно улыбнулась, как человек, который боится собственной тени. Но едва она захотела встать, как все повторилось сначала.

Это, собственно говоря, не было болью. Скорее это походило на тревогу. Женевьеве казалось, что вскоре придет беда, произойдет несчастный случай, серьезное событие, которое надо предотвратить, куда-то бежать, не теряя времени. Однако ее ноги прилипли к полу и налились неимоверной тяжестью… Нет, тяжелым стало ее тело, поскольку колени дрожали, готовые вот-вот подкоситься…

Женевьева чуть не позвала: «Отец!»

Она услышала, как ключ поворачивается в замочной скважине входной двери, затем шаги Жака. Он повесил пальто на вешалку и вошел в столовую, за дверью которой притаилась мать.

Весь дом пропах запахом супа из лука-порея. На лестничной площадке открылась дверь. Тетка Польдина наверняка стояла там с часами в руках, ожидая звонка, звавшего к ужину.

Но непредвиденное уже произошло. Женевьева не полностью закрыла дверь, чтобы из коридора в ее комнату мог проникать свет. Она, сама не зная почему, не зажгла в комнате лампу и сидела в темноте на краешке кровати.

Тетка Польдина машинально толкнула дверь и сказала нерешительным голосом:

— Ты здесь?

В эту же самую минуту она различила в темноте лицо девушки, настолько бледное, что вздрогнула.

— Что ты делала? — спросила она, немного поколебавшись.

— Ничего, тетя…

На это не стоит обращать внимание. Почему тетка Польдина обязательно должна была испугаться? Разве не естественно распахнуть приоткрытую дверь?

В коридоре первого этажа зазвенел звонок. Тетка Польдина стала спускаться, сказав:

— Ты идешь?

И тогда произошло второе событие, которое не было событием в прямом смысле слова. Обычно в этот самый момент, то есть тогда, когда тетка Польдина спускалась по лестнице, все должны были услышать, как открывается дверь на самом верху, а затем — как поворачивается ключ в замочной скважине, поскольку Эммануэль Верн всегда запирал дверь мастерской на ключ.

Это был столь устоявшийся ритуал, что Женевьева, едва передвигавшаяся на ватных ногах, задержалась на лестничной площадке и прислонилась спиной к стене, ожидая отца, чтобы спуститься вместе с ним.

— Ну, Женевьева?

Слова раздались снизу. Это был голос матери. Женевьева спустилась, вошла в столовую и застыла как вкопанная, увидев отца, сидящего за столом на своем месте.

— Да что с тобой?

— Со мной?.. Ничего… Простите…

У Женевьевы кружилась голова. Она не понимала, как отец мог оказаться здесь, ведь он не выходил из мастерской.

В то же время Женевьева избегала смотреть на Жака, поскольку тот ошибался, полагая, что она была взволнована из-за того, что он ей сказал. Он с беспокойством буквально сверлил ее взглядом, словно приказывая: «Только не выдай себя…»

Тетка Польдина, седые волосы которой почти касались люстры, стояла, как обычно, со строгим видом и серебряным половником разливала из супницы по тарелкам, которые все протягивали ей по очереди, дымящуюся жидкость.

— Да что с тобой? Ты и в самом деле простудилась?

Матильда смотрела на дочь, нахмурив брови. Затем она перевела взгляд на Жака и недоверчиво спросила его:

— А ты? Почему ты так смотришь на свою сестру?

— Уверяю тебя, мать…

Тетка Польдина вздохнула и некоторое время выжидала, что означало: «Когда вы закончите, я смогу спокойно поесть».

На самом деле, если не считать поведения Жака, тот вечер ничем особенным не отличался от других вечеров. Но почему Женевьева смотрела вокруг, словно животное, почуявшее опасность? Она держала в руке ложку, но не решалась есть. Девушка осознавала, что за ней наблюдают, и делала тщетные попытки вести себя нормально.

Женевьева еще ни разу не взглянула на отца. Она, насколько это возможно, избегала смотреть в его сторону, поскольку в противном случае тетка Польдина всегда строила гримасу, красноречиво сообщавшую: «Эти двое всегда договорятся».

И в конце концов все оборачивалось против отца!

— Если ты действительно больна, — вкрадчивым голосом сказала мать, — тебе, возможно, лучше лечь в постель…

А Женевьева, посмотрев наконец отцу прямо в лицо, испытала новый шок. Он никогда не был таким бледным, с такими синяками под глазами. Но главное, у него никогда не было столь спокойного и одновременно трагического выражения лица.