Жорж Сименон - Безнаказанное преступление. Сестры Лакруа

В четверть седьмого лимузин стоял у входа в отель. Несколько минут спустя лифт поехал на шестой этаж, и Гонсалес устремился к его дверям.

Зограффи вышел первым, поджарый, безукоризненный в своих черных брюках и смокинге сливочного цвета. Пока Йенсен, тоже облаченный в смокинг, относил ключ на стойку администратора, он остался стоять посреди холла, ни на кого не глядя, с сигаретой во рту, аромат которой показался Эли до боли знакомым.

Гонсалес толкнул вертящуюся дверь. Шофер Дик, стоявший на тротуаре, открыл и захлопнул дверцу.

В холле зажгли свет. Небо на горизонте еще было красно-фиолетовым, а горы — цвета лаванды.

Автомобиль беззвучно поехал вниз по улице, в то время как все провожали его взглядом.

Лишь Эли не встал со своего стула, чтобы посмотреть ему вслед. Он был весь красный. Капельки пота блестели у него на лбу.

Мишель даже не взглянул в его сторону.

В семь часов Селия, жена Чавеса, вышла из лифта и на мгновение замерла, оглядывая почти пустой холл, хлопая ресницами, словно стояла на пороге салона, где все взгляды были устремлены на нее.

Это была самая красивая женщина Карлсон-Сити, так считали все, и она отдавала себе в этом отчет. Она также знала, что особую прелесть ей придавало детское выражение лица, и, как только с ней начинали разговаривать, она округляла глаза с преувеличенной наивностью.

Ее муж тут же устремился к ней и под руку повел к ресторанному залу, где за ними был закреплен столик справа от двери.

Каждый день она часами занималась своим туалетом, благоговейно и неустанно ухаживала за своим лицом, волосами, руками, каждой частичкой своего тела, которое она в итоге начала боготворить так же, как ее муж, а остаток времени проводила на диване за чтением романов. Поскольку его супруга постоянно находилась в апартаментах в полураздетом виде, Чавес требовал, чтобы она закрывала дверь на ключ, и часто бесшумно подкрадывался к номеру, чтобы в этом убедиться.

Иногда, запахнув пеньюар на груди, Селия вставала у окна, наблюдая за ленивым движением на улице.

Когда ее муж, отправляясь к Хьюго за газетой или сигаретами, замечал ее в окне, то знаками приказывал ей немедленно вернуться в комнату и закрыть жалюзи, поскольку он ревновал ее даже к возможным взглядам мужчин.

Где-то около года назад, когда в горах снимался фильм и актер, исполнявший главную роль, жил в отеле в течение двух недель, Чавес запретил Селии спускаться вниз, и даже ужинали они вдвоем в номере, а горничные утверждали, что все это время он носил ключ в своем кармане.

Эли принесли ужин на подносе, прямо за стойку. Поев, он позвонил Эмилио, жившему на другом конце города, который должен был сменить его в восемь вечера для ночного дежурства, и тихо сказал в трубку:

— Эмилио, меня не нужно сегодня сменять. Я останусь на ночь.

— Но вы не можете работать двадцать четыре часа подряд.

— И, тем не менее, я не собираюсь сегодня спать.

— Это правда, что прибыл новый патрон?

— Да.

— Ну и как он?

— Я не знаю.

— Хорошо. Завтра я выйду в дневную смену. Спасибо.

— Возможно, это тоже не понадобится.

Эли не хотелось удаляться от отеля. Ему казалось, что Мишель обязательно скажет ему что-нибудь, неважно что, передаст какое-нибудь послание. Эли понимал, что до сих пор все его время занимали срочные дела, связанные с бизнесом, но даже тогда он нашел способ навести о нем справки. Он задал всего два вопроса, и именно первый взволновал Эли больше всего. Зачем Зограффи, который уже почти точно был новым владельцем отеля и рудника, спросил, сколько он зарабатывает? Даже Чавес, не знавший ничего об их прошлом, был заинтригован. И почему Мишель так и не сказал ему ни слова и едва взглянул на него?

Быть может, этой ночью, когда он вернется с ранчо, все будет по-другому, особенно если Эли останется в холле один, что было вполне возможно?

Мишель должен задать ему, по крайней мере, один вопрос:

— За что?

Потому что он не понимал, Эли был в этом уверен, вспоминая удивление, читавшееся в его глазах в момент выстрела.

Эли ему все объяснит. Он знал ответ. У него было двадцать шесть лет, чтобы обдумать, что он скажет в тот день, когда встретится с Мишелем лицом к лицу, и вот этот день настал. Теперь ему не терпелось скорее с этим покончить. Зограффи, должно быть, не осознавал, насколько это было жестоко — пройти мимо стойки, не сказав ни слова. У него наверняка сложилось неверное представление. Как только он даст Эли возможность объясниться, он сразу же все поймет.