Олег Рой - Тайный шифр художника

– Что за платок?

– Настоящий Павловский Посад, ручная набойка, – сообщила проводница так гордо, будто набивала его собственноручно.

– Большой?

– Павловопосадский, – повторила она, как будто это что-то объясняло, – саженный. В каких тонах предпочитаете? Есть по синему полю цветы, по зеленому, по белому…

– Давайте по синему. А еще чай, кофе и карту Питера.

Платок, кстати, оказался сказочной красоты. Вика так и ахнула.

– Грек, ну что ты? Зачем? Он такой дорогой…

– Это для маскировки, – объяснил я. – Темные очки – банальность, а платок – самое оно. Замотаешься в платок – и Маньковский тебя уж точно не узнает…

– Ты вообще в курсе, что значит, когда парень девушке платок дарит? – лукаво посмотрела на меня Вика. – Ну то есть в русской традиции.

– Естественно. По курсу этнографии у меня пять баллов, – отвечал я словно бы в шутку.

Но Вика не стала развивать эту тему и вернулась к Маньковскому:

– А что ты еще успел подслушать? – спросила она, когда дверь за проводницей закрылась.

– Знаешь, у меня создалось такое впечатление, что все дело в Зеленцове, – поделился я. – Ну то есть Маньковский считает, что тот своими картинами как-то «связал» твою маму и его самого. Как будто картины имеют какую-то власть над людьми. Ну или, может, только над ним самим. Как минимум он уверен, что они способны разрушать личность человека… Черт его знает, я не психиатр, но тут тянет на навязчивую идею.

– Ох, как же мне все это не нравится! – вздохнула Вика.

«Поезд прибывает в Санкт-Петербург!» – послышалось из коридора.

Из вагона мы вышли последними – чтобы уж точно не столкнуться с господином экстрасенсом. Галлюцинации галлюцинациями и платок платком (Вика стала в нем похожа на кустодиевских масленичных барышень – темнобровая, ясноглазая, такая красивая, что аж сердцу больно), но лучше не рисковать.

Остановились мы, чтоб далеко не ходить, в «Октябрьской». Быстро глянув на нас через окошко, администраторша сразу же сделала вывод о нашем семейном положении и предупредила:

– Без штампа в паспорте в один номер не поселю.

Мне отчего-то вспомнился наш с Угрюмым поход в Сандуны и его реакция на вопрос об отдельном номере. Теперь ситуация была с точностью до наоборот, я был бы счастлив, если б нас с Викой поселили вместе. И это казалось вполне реальным, всем своим видом администраторша давала понять, что «можно договориться». Но я чувствовал, что Вике предлагать такой вариант не стоит. Не дай бог, это ее смутит, напряжет, а то и обидит.

С недавних пор я понял, что обязательно нужно чувствовать настроение других и оберегать его. Не важно, кто с тобой рядом – любимый человек, мама, друг, сослуживец или даже случайный попутчик. Никогда не стоит сразу же вываливать на него свои эмоции, будь то радость, печаль или раздражение. Нельзя вот так, с бухты-барахты, вторгаться в чужой мир. Ведь заходя в храм, музей, библиотеку или театр, мы обычно всегда сдерживаемся и начинаем говорить вполголоса, что бы ни происходило у нас внутри. Мир другого человека – это тоже храм. И к нему нужно относиться с не меньшим уважением.

И потому, сунув в окошко оба паспорта, я сказал:

– Нам нужно два одноместных номера. Получше, и желательно недалеко друг от друга.

Внутри гостиница выглядела более или менее сносно, я боялся, что будет гораздо хуже. Зато дежурная по этажу – пенсионного вида тетка с внешностью запущенной швабры и дружелюбием пустого холодильника – казалась настоящей мегерой. Даже разные номера ее с нами не примирили. Она глядела с нескрываемым неодобрением и несколько раз предупредила, что после одиннадцати часов находиться в чужих номерах запрещено. Курить, правда, когда я спросил, разрешила:

– Только окурки где попало не швыряйте, там пепельница есть.

С номерами повезло – они оказались почти рядом. Вика выбрала себе триста девятый, заявив, что девятка – ее счастливое число. Я, разумеется, не возражал.

– Завтракать пойдем? – поинтересовался я, ставя ее сумку на кресло.

– Ой, да! – радостно откликнулась Вика. – Если честно, то прямо умираю, как хочу есть. Только дай мне полчасика, ладно? Хочу сполоснуться с дороги.

Сам я, признаться, лезть в душ заленился. Сел в своем номере в видавшее виды кресло, закурил, посмотрел на часы, сообразил, что рабочий день уже начался, потянулся к телефону и позвонил в Кронштадт.

По номеру, что продиктовала мне Снежана, ответил бодрый мужской голос: