Николас Фрилинг - Вальпараисо

— Я много думаю о первых испанских мореплавателях. Они огибали мыс Горн, чтобы достигнуть Тихого океана, даже не зная, что там, по другую сторону. Подумайте, они подплывали к самому Калифорнийскому заливу, а это ужасное место. Море Кортеса.

— Испанцы верили в Бога, и святых, и отцов иезуитов.

— Ну что ж, — без всякого выражения заметил Раймонд, — мне понятен ход их мыслей. Там, на юге, у мыса Горн, очень холодно. Там лед и всегда туман. Все вокруг окутано этим туманом. Голоса. Привидения.

К Натали вернулся привычный парижский скептицизм.

— Ну да, голоса. Наверное, морских птиц.

Он вдруг рассердился, и эта злость напугала ее.

— Да не будьте же такой глупой, черт возьми! Когда вы в тепле, сытно пообедали и лежите в уютной постели, конечно, никаких привидений нет. Но когда вы одна, сильный ветер дует десять дней без остановки и не понять, куда вас занесло, потому что небо затянуто тучами и невозможно сориентироваться, — совсем другое дело. Вы поспали три раза по полчаса за двое суток, одежда вымокла, а ваша основная пища — холодная солонина из консервной банки. Потом вы входите в туман… Я пытаюсь объяснить, что некоторые вещи перемалывают вам кости и выжимают все соки.

Он вдруг умолк.

— Продолжайте, — попросила Натали.

— Понимаете, сначала неделями дует пассат. Теплый, приятный и спокойный. Одиночество — в удовольствие, а не в тягость. Вы ловите рыбу, штопаете носки и распеваете песни. Совсем как в книге для мальчишек: «До чего же здорово, здорово быть пиратским королем!» Потом, постепенно, вы уходите из полосы ветра. Наступают тишина и штиль, и вы замечаете иней на палубе по утрам. И вот однажды появляется снег — очень мелкий, твердый, рассыпчатый снег. Ну а дальше вы начинаете жалеть, что появились на свет. Вам хочется, чтобы рядом неотлучно находилось несколько святых.

Натали слушала открыв рот.

— Итак, вы уже готовы пуститься в это… предприятие, — выдохнула она. — И, глядя на залитые солнечным светом зеленые деревья, думаете о туманах и льде, о штормах и голосах, об истощении и страхе, о том, как непросто начать. Этого не нужно стыдиться. Вы боитесь.

— Да.

Натали замерла, а потом протяжно вздохнула, как будто разговор ее очень утомил, а потому лучше всего лечь спать, позабыв о мире, полном привидений.

— И все-таки вы отправитесь.

— На судах действует одно несносное правило. — Тон Раймонда снова был вежлив и шутлив. — Посуду надо мыть сразу.

Он полоскал тарелки под краном с морской водой, а маленький чайник по-домашнему дымился на плите Бьюта.

— Вы посидите тут, чтобы скрасить мне работу, или хотите подняться на солнышко? — Он был непривычно говорлив, испытывая неловкость за недавние слова. Привидения… Смех, да и только.

Она встала и нервно прошлась по каюте. В маленькие иллюминаторы под крышей каюты можно было увидеть кусочек моря, россыпь солнечных блесток на деревьях и воде, но и этот вид загораживали крепкие палубные поручни «Оливии».

— В данный момент я предпочитаю остаться здесь, — глухим, бесцветным голосом сказала Натали.

Она взяла полотенце и стала вытирать тарелки медленными круговыми движениями, как будто хотела убить время, пока Раймонд выливал пластиковый таз и возился с крошечной раковиной. Наконец он вытер руки и ухмыльнулся:

— Кончена работа — теперь мы можем чувствовать себя вольными птицами. Куда я дел сигареты?

— Вольными…

Натали без тени улыбки повернулась к нему. Черные глаза обжигали. Она показала на кожаный диванчик:

— Вы там спите?

— Да, — немного удивленно кивнул Раймон.

Она снова принялась расхаживать. И что вдруг нашло на эту женщину?

— Мне нужно кое-что вам сказать, — вдруг решилась Натали. — Но есть лучший способ это выразить. — Она резко повернулась. — Разденьте меня и положите туда.

У большинства людей одновременно работают два полушария мозга, у парижанки Натали включались сразу три, и все они рождали собственные мысли и образы.

Первое: «Два жалких старых идеалиста». Второе: «Ни разу еще не занималась любовью на воде — это восхитительно. Да еще — кто бы мог подумать? — умелый и терпеливый любовник, который знает, что делает». И третье: «Ура! Мой единственный стоящий поступок за год!»

Раймонд заметил, что, когда Натали занимается любовью, у нее совсем другие глаза. Но, закурив, она вновь обрела «парижский» взгляд. Реализм пришел на смену идеализму. Она оценивала тело, мускулы, пропорции. И Раймонду стоило немалых усилий не дрогнуть и не сконфузиться. Он сознавал, что, как и любой мужчина после недавних подвигов в постели, выглядит чуточку нелепо, но ничто не может быть провинциальнее ложного стыда. И он не отвел взгляда. В конце концов, у женщины больше оснований чувствовать себя неловко, когда она раздевается: дурацкие полоски от бюстгальтера на спине и еще более глупый ободок от резинки трусиков.