Хосе Сомоса: Клара и тень

Она хотела навсегда остаться «Падением цветов».

Стать шедевром стоило ей шести лет усилий. Она была всем обязана своей матери, которая открыла в ней задатки полотна и привела в Фонд, когда ей было всего восемь. Ее отец, конечно, воспротивился бы, но он никак не мог повлиять на события, потому что уже не жил с ними: брак распался почти пять лет назад, и Аннек его почти не помнила. Знала лишь, что он был алкоголиком, человеком грубым и неуравновешенным, старомодным художником по тканым холстам, который упорно желал зарабатывать на жизнь своим ремеслом и никак не хотел признать, что неживые полотна уже вышли из моды. С тех пор как родительские права перешли к матери Аннек — и особенно с тех пор, как Аннек начала учиться в Амстердаме, чтобы стать профессиональным полотном, — этот чужой раздражительный мужчина беспокоил их постоянно, за исключением частых периодов его пребывания в больницах и тюрьмах. В 2001 году, когда Аннек выставлялась в амстердамском музее «Стеделик» в картине «Близость» — первой работе, которую написал ею ван Тисх, — ее отец вдруг явился в зал. Аннек узнала искаженные ужасом черты лица и покрасневшие глаза, разглядывавшие ее с расстояния десяти шагов, рядом с оградительным шнуром, и поняла, что произойдет, за мгновение до того, как все началось. «Это моя дочь! — кричал мужчина вне себя. — Она нагишом выставляется в музее, а ей только девять лет!» Понадобилось вмешательство группы охраны в полном составе. Разразился скандал, за ним последовал очень короткий суд, и ее отец снова оказался в тюрьме. Аннек не хотела вспоминать об этом неприятном эпизоде.

Кроме «Близости», мэтр написал ею еще две картины: «Признания» и «Падение цветов». Последнюю из них, созданную в 2004 году, считали одним из величайших произведений Бруно ван Тисха; часть специализированной критики осмеливалась даже называть ее одной из важнейших картин всех времен. Теперь имя Аннек было вписано золотыми буквами в историю искусства, и мать очень ею гордилась. Она часто говаривала: «Все это еще пустяки. У тебя впереди вся жизнь, Аннек». Но Аннек терпеть не могла слова «впереди вся жизнь», она не хотела расти, ее тревожила возможность лишиться «Падения цветов», возможность того, что в этой картине ее сменит другая девочка.

Месячные ворвались в жизнь, как красное пятно на чистый холст, как знак опасности. «Осторожно, Аннек, ты растешь, Аннек, скоро ты будешь слишком взрослой для этой картины», — предупреждал ее этот знак. Уж конечно, она рада была избавиться от месячных, хотя бы только на время! Она молилась Богу искусства (Бог жизни ее ненавидел), но Богом искусства был Мэтр, который в один прекрасный день просто скажет ей: «Мы должны заменить тебя, чтобы картина продолжила свое существование».

Она попыталась изгнать тоскливые мысли из головы. Бесполезно: мысли никуда не желали уходить.

В гараже было темно, там царило колдовское эхо моторов. В ту ночь дежурил турок-иммигрант по имени Измаил. Он помахал Диасу рукой. От улыбки кончики его черных усов поднялись кверху. Диас поприветствовал его, открывая заднюю дверцу фургона. Измаил видел, как Аннек изогнулась, влезая в машину, как охристая тень внутри постепенно заштриховала ее фигуру: спину, очертания бедер, ягодицы, длинные ноги, одну мягкую туфлю, другую. Дверь закрылась, фургон тронулся с места, развернулся, чтобы выехать из гаража, и удалился. Отель «Вена-Марриотт» находился на Рингштрассе, в нескольких кварталах от художественного комплекса «Музеумсквартир», и дорога была короткой и безопасной, поэтому у Измаила не было никаких оснований предполагать, что может произойти что-то плохое или даже просто необычное.

Он не догадывался, что видит Аннек Холлех в живых последний раз.

Когда какая-то женщина в сопровождении Гертруды спустилась на нее посмотреть, Клара уже больше двух часов была окрашена в титановые белила. Краешком глаза она различила черные очки, шляпку с цветами и костюм жемчужного цвета. С виду — важная клиентка. Она говорила с Гертрудой и одновременно взглядом оценивала Клару.

— Ты знаешь, что мы с Рони два года назад купили картину Бассана? — Сильный аргентинский акцент. — «Девушка, держащая солнце», вот как она называлась. Рони нравилось, как блестят плечи и живот. Но я сказала: «Рони, ради Бога, у нас так много картин, куда мы поставим эту?» А Рони говорил: «Не так уж их и много. У вас полный дом старого хлама, и я не жалуюсь». — Смех. — Так вот, знаете, что мы в конце концов сделали с картинкой? Подарили ее Анн.