Дениз Майна - Долгое падение

Они встречаются с сыном еще три раза до его смерти.

Второй и третий визиты небогаты событиями. Обычные тюремные визиты. Бриджит приберегает новости о семье и газетах, впечатления своего дня, чтобы ей было что сказать. Она дожидается подходящего момента и спрашивает Питера, был ли он на исповеди? Присутствовал ли на благословенном причастии? Питер не сделал ни того ни другого. Ей трудно поднимать эту тему, но она знает, что будет сожалеть целую вечность, если не попытается. Она ценит свое спасение больше своего комфорта.

Последняя встреча другая. Она становится яростной, и Бриджит уходит, всхлипывая. Она плачет в автобусе всю дорогу до дома.

Последний визит – за два дня до казни. Они ждут в кабинете начальника тюрьмы, и Питер входит, шаркая ногами; в уголке его рта засохла белая слюна. Его вводят два тюремных служителя, держа за обе руки. Они подводят его к стулу. Усаживают.

Взгляд Питера несфокусирован. Его руки на коленях дрожат. Слюна на губах начинает пениться, маленькие белые пузырьки собираются в уголке рта. Он притворяется.

Бриджит немедленно вскипает. Она окликает его по имени. Он не реагирует. Она снова окликает. Ничего. Она напоминает ему, что, может быть, они видятся в этой жизни в последний раз.

– Питер? Питер? Питер?

Ничего.

Его руки дрожат, когда он слегка приподнимает их, как будто показывая на ее.

Бриджит думает: «Я твоя мать. Я плакала из-за тебя с дня и часа твоего рождения. Я пыталась любить тебя. А теперь я для тебя – ничто, только декорация в твоей игре. Я – скатерть. Мои чувства для тебя ничего не значат. Тебе плевать».

Бриджит встает так внезапно, что стул за ней падает, и выкрикивает имя сына. Она кричит, что он не может ее одурачить. Она здесь для того, чтобы попрощаться.

Ничего. Ни малейшего проблеска узнавания, но даже у безумца есть слух.

Бриджит делает то, чего никогда не осмелилась бы сделать, не будь они в тюрьме. Она бьет его по лицу. Его голова под ее рукой падает набок. И выпрямляется. Все еще ничего.

Она хватает его за волосы и сильно тянет. Это то, чего Питер не терпит из-за лысинки на макушке, своей слабости. Ерошить его волосы, тянуть его за волосы – такое всегда приводит его в ярость.

Ничего. Тюремщики тоже не вмешиваются. Они хотят, чтобы она его била.

Питер глядит только вперед, но она видит, что он зол, по его полузакрытым глазам.

Бриджит садится и, плача, монотонно говорит:

– Мне всегда нелегко было с тобой разговаривать. Мои колени разбиты из-за молитв за тебя. Я кормила и одевала тебя, а ты лишь причинял мне боль. И все еще причиняешь. Ты попросил меня выбрать между Богом и моим сыном. Я молилась о тебе и плакала из-за тебя. Я выбрала тебя. Ты заставлял меня выбирать, и я выбирала тебя, всегда. Я хранила тебя в своем сердце. Когда я видела, как ты выходишь за дверь, я никогда не знала, какое зло ты причинишь. И все-таки ты оставался в моем сердце, в моем доме. Я любила тебя, а ты никогда в ответ не давал мне ни крупицы любви. Ты не делал ничего другого, кроме как позорил меня и насмехался надо мной. Ты разбил мое сердце, ты, порочный безбожный человек!

Она ждет, когда он что-нибудь скажет. Она ждет, но он ничего не говорит. Бриджит встает, не спрашивая разрешения у мужа, тюремщиков или сына. Она встает и произносит:

– Итак, прощай.

Она больше не пытается задеть его за живое.

Она рада выбраться на свежий воздух.

Сэмюэль торопливо идет за ней.

– Может быть, мальчик…

Он все время теперь называет его «мальчиком», чтобы не говорить «Питер».

– …Может, мальчик действительно болен?

Бриджит молча смотрит на него. Она смотрит на Сэмюэля сквозь слезы и думает, что он идиот. Он лживый, проклятый идиот с вывертами по части секса. Но она за ним замужем. Так тому и быть.

Сэмюэль сжег одежду мальчика в саду после исчезновения Энн Найлендс. Он лгал, поклявшись именем Бога. Он обеспечивал мальчику алиби в критические времена. Он защищал его, лгал и позволял мальчику гулять на свободе, чтобы убивать тех бедных людей, тех бедных девушек, потому что Сэмюэль боялся своего сына. Так тому и быть.

Бриджит пристально смотрит на него. Муж протягивает к ней руку, и она рявкает:

– Не прикасайся ко мне!

К ним приближается автобус. Они не вытягивают руки. В скрипящем шуме двигателя проходящего мимо автобуса Бриджит говорит:

– Никогда больше ко мне не прикасайся.

Эта камера в Барлинни специально оборудована. С потолка свисает крюк. Люк открывается в камеру внизу. Простые инженерные принципы сделали процесс повешения аккуратным. Тянут за рычаг, люк открывается, и его фиксирует защелка. В старые дни, грубые дни, если люк виселицы был тяжелым, он мог отскочить обратно и сломать человеку бедренную кость. Иногда он вообще отрывал ногу. Это случалось на виселицах по всему миру. Но защелка решила проблему. Люк открылся – щелк – и застыл.