Галина Романова - Жизнь нежна

— Я понял.

— Я зацепился. Стал ее уговаривать. Говорю: мои деньги после моей смерти перейдут к тебе, Веруня. А твои-то кому достанутся? Рожать она категорически отказалась. Твои, говорю, кому? Альфонсу этому?! Что она могла в нем найти?! Что, Сережа?!

— Что дальше, Иван Сергеевич? Это очень важно! — поторопил его Хаустов.

Ненависть к Прохорову уже троилась.

Как дальновиден оказался, мерзавец, как предусмотрителен!

— Так вот, она была у меня здесь недавно. Мы славно посидели с ней. Пили кофе с миндальными пирожными, говорили много. И потом как-то незаметно перешли к разговору о детях, наследстве. И Верочка сказала мне, что готова, мол, составить завещание в пользу ребенка. Говорила: Прохоров пускай в квартире остается, не на улицу же его выгонять, если что. А все остальное — мальчику. А я ведь… Я ведь свои акции в твоем банке, Сережа, который тебе от Леши достался, только недавно на Верочку перевел. Что же теперь… Как она могла, как?!

Хаустов пробыл в доме Тереховых до самого вечера. Пестовал старика, кормил его буквально с ложки, потом спать укладывал не без помощи врача «Скорой помощи». Попутно отдавал распоряжения насчет похорон Веры. Больше, как оказалось, заниматься этим было некому. Супруг, Прохоров Виталий, который после общения с представителями правоохранительных органов и крутого разговора с тестем безобразно напился. И мычал в телефонную трубку что-то горестное и нечленораздельное, когда Сергей ему позвонил.

Уезжал с тяжелым сердцем и дикой усталостью. И странное дело, очень хотелось домой. Пускай Тайка станет браниться и жарить свои жирные оладьи, повернувшись к нему толстой задницей — он стерпит. Пускай Алина смотрит на него зазывно и подолгу — он выдержит, не сорвется. Пускай пацаны капризничают и не слушаются его — он не рассердится.

Все свое ведь — домашнее, родное, привычное, не внушающее опасений.

Только бы скорее добраться домой. Запереть за своей спиной тяжелые чугунные ворота на все три сложных замка. Спустить с цепи ленивого пса со старомодной кличкой Трезор, успев потрепать его за ухом. Пройтись босыми ногами по газону, который изуродовал приглашенный Тайкой газонокосильщик из соседнего села. Домой, скорее бы домой…

Звонок Прохорова застал его совершенно некстати. Он скомкал все его надежды на тихий семейный вечер за глухим надежным забором.

— Она не могла, Серега, — еле выговорил Прохоров в трубку мобильного и икнул отвратительно протяжно.

— Кто не могла? Чего не могла? — переспросил Хаустов, глянув на время: было почти девять вечера.

— Вера не могла так умереть, — понизив голос до шепота, пробормотал пьяный вдрызг Виталий.

— А как она могла умереть? — Сергей начал уже злиться.

— Никак! Она не собиралась, понимаешь! Она хоть и стерва была, но моя жена, понял ты! — вдруг заорал Прохоров с непонятной ему слезой в голосе. — Вы можете что угодно думать, Серега!

— Кто вы?

— Ты, Иван Сергеевич, этот старый подозрительный хрен! А она ведь из-за него…

— Что из-за него? — поторопил он его, потому что Прохоров вдруг замолчал.

— Она из-за него поехала к этому деду, Серега. И потом хотела, дура, заработать… Такая дура, такая дура…

— К какому деду?! — похолодел Сергей, вспомнив слова Полины о следах дорогой женской помады на чашке в доме Крякина. — К какому деду поехала Вера и почему из-за Ивана Сергеевича?! Говори, гад, или я сейчас к тебе приеду и устрою тебе вытрезвитель!

— Приезжай, — охотно согласился Прохоров и отключился.

— Черт! — взбесился Сергей, замолотив по рулю с бешеной силой. — Черт, черт, черт! Когда-нибудь это закончится или нет?!

На него даже какой-то суеверный страх напал, когда он мчался обратно к городу. Мистические мысли, совершенно неумные и нелогичные какие-то, стали угнетать. Будто, потревожив прах Зои, они навлекли на себя ее проклятие. И станут теперь гибнуть все по очереди, соприкасаясь с ее тайной.

— Бред! — сказал он сам себе, останавливаясь у подъезда, где жили Прохоровы. — Полный бред! Такого быть не может. Ты давно мертва, Зоя! И мстить тебе нам не за что!..

Воронов во все глаза смотрел на Мухина и не мог поверить, что его начальник только что расписался в собственном бессилии. А как еще можно было понять его фразу, которую он выпалил, поджидая Воронова за своим рабочим столом.

— Все! Я больше не знаю, что делать, что думать, и кого подозревать, коллега!

Папка с делом с треском опустилась на стол перед Мухиным.