Галина Романова - Жизнь нежна

Его-то что возле Таи держит, с неожиданной ненавистью подумалось в тот момент Хаустову. Он-то чего ради терпит ее подле себя?! Никакой зависимости и…

И, кажется, он уже долго и основательно думал над этим, да так ни к чему и не пришел. К тому же ему не довелось встретить в своей жизни такую женщину, как Полина Панова. Вот ради такой он… может быть начал бы все с нуля. Пока не встретил. А ради такой, как соседская Маруська, не стоит даже и пытаться. Она ведь и от него устанет через полгода-год, а то и раньше. И высмотрит себе еще одного соседа на роль любовника. И так же вот станет перед его голодными глазами оголенное загорелое тело демонстрировать.

Нет, потерпит пока…

Хаустов глянул на солнечный след, подкрадывающийся к его ногам, чуть двинул кресло, пытаясь спрятаться. Но тут же начало печь в затылок. И снова накатило раздражение на жену. Ведь хотелось ему совсем другую беседку приобрести. Готовую, прекрасно сконструированную, куда в любое время суток солнце не добиралось из-за широкого козырька.

Так нет! Настырная баба пригласила строителей. Будто бы мастеров-краснодеревщиков. Построили! С виду вроде и неплохо смотрелось деревянное ажурное строение, но толку от такой беседки в жаркий полдень! Куда кресло не поставь, куда не передвинь, везде твою плоть солнце тут же в запеканку превратить готово. А ведь хотел поработать, удрав из дома от Тайки подальше, да еще…

Да еще от Алины, если честно, которая в последнее время вела себя очень странно. Кроткая прежде домработница, вдруг принялась забрасывать его непонятными страстными взглядами, томно вздыхать, если оказывалась рядом. Может, и не страстными были ее взгляды, тут же спешил оправдать домработницу Хаустов, но очень уж многозначительными казались они ему. А что кроме страсти могла еще питать к нему молодая одинокая женщина, живя с ним бок о бок? Вся ее личная жизнь сводилась к тому, чтобы обстирывать его семью, воспитывать его пацанов, готовить на них. На себя у нее времени вовсе не оставалось. А пора было давно и мужа, и детей иметь. И тут Хаустов — молодой, привлекательный — перед глазами постоянно. Может, она и правда в него влюбилась. С чего ей тогда вести себя так странно?! Может, спросить напрямую?

Сергей заворочался в мягком кресле, пытаясь удрать об солнца, обжигающим сегментом накрывшим теперь его левое плечо. Тут же поймал на себе очередной взгляд Алины, пущенный от бельевых веревок через изуродованный газон в беседку. Хотел было поразмыслить над этим, да так некстати из дома выплыла Тайка.

— Сергей, тебя к телефону, — зычно заорала она с порога, будто преодоление пятиметрового пространства от дома до беседки было для нее невероятным расстоянием.

— Кто? — отозвался он с неохотой.

Гробить свой выходной, такой редкий и такой желанный, пускай даже рядом с нежеланной женщиной, он не желал.

— Терехов! — с благоговейным трепетом проорала Тая, приложив трубку к груди, чтобы абонент ее не слышал. — Иди скорее! Кажется, там что-то случилось!

Случилось?! Опять случилось?! Да когда же перестанет что-то случаться? Когда наступит конец плохим известиям?! Он уже устал бояться всяких страшных новостей. Устал…

— Да, Иван Сергеевич, слушаю вас, — уважительно проговорил Хаустов, добежав до жены и вырвав у нее из рук трубку.

К Терехову он относился если не с благоговением, то с тем уважением, с каким обычно относятся к коварным и сильным хищникам. Он не любил его никогда, нет. Но всегда уважал за мощь и достойное соперничество. Сергей подозревал, что Иван Сергеевич испытывает к нему чувства сродни его. Любить не любит, но уважать и считаться был вынужден.

— Беда, Сережа, беда! — Странный, незнакомый голос, даже отдаленно не напоминающий голос Терехова, раздался в телефонной трубке.

— Иван Сергеевич, это вы? — решил уточнить Хаустов.

— Я… — подтвердил тот, и снова не был узнан. — Беда у меня, Сережа, беда! Приезжай, ты мне нужен!

— Да что случилось?! Иван Сергеевич, не томите, что?!

Отвратительный ползучий холодок прошелся под ребрами, ткнул в сердце тупой бездушной мордой, и тут же свил себе гнездо в глотке, взяв под контроль его дыхание.

— Вера… Моя девочка… Верочка моя…

Старик, которого никогда прежде Хаустов не осмелился бы так назвать, заплакал глухо и надсадно.

— Что с Верой, Иван Сергеевич? — спросил Сергей с настойчивостью, а про себя подумал, что мог бы и не спрашивать, очевидно же, что беда случилась. — Она?.. Она жива?!