Ольга Лаврова - Естественная убыль

Взявши себе занюханное дело о самоубийстве немоЁлодой одинокой женщины, он проделал чудеса. Нашел всю ее мебель и привез в комнату, где давно поселились другие жильцы. С помощью знакомых погибшей размесЁтил мебель так, как размещалась она в день смерти. Нашел у портнихи записи, позволившие точно опредеЁлить рост покойной, длину ног ее и рук (тело было кремировано).

И тогда, сведя все воедино, доказал: кто первым вошел в дверь и якобы увидел самоубийцу, лжет! ПовеЁситься, влезши на табуретку, поставленную на стол, женщина при ее росте не могла -- не дотянулась бы до крюка. Самоубийство оказалось инсценировкой, а свидеЁтель -- корыстным лиходеем, повесившим свою соседку.

Следователь был фанатик, виртуоз. И он же брал взятЁки с хозяйственников. Такая вот случалась диалектика...

Немудрено, что у Знаменского отняли Рябинкина. Его любовно составленное досье обернулось золотым дном для "дел", жарко сгоравших в камине.

Прокурор города, по отзывам, порядочный человек, вероятно, заметил бы нечто подозрительное за ширмой следствия, да он на много месяцев был отвлечен другим. В уборной прокуратуры ежедневно появлялись на стенах нелестные для него, непечатные, но остроумные афоризЁмы. На Пятницкой в голос хохотали. Посадить в уборную вахтера или установить милицейский пост прокурор не посмел. Выручила бы телекамера, но подобной техники еще не водилось.

Говорят, пытался он посоветоваться с опытным друЁгом -- одним из светлейших умов тогдашнего следствия. Однако тот, обремененный возрастом и немыслимым числом прошедших через него запутанных дел, целиком отдался поискам истины столетней давности. Богатый московский барин -- драматург Сухово-Кобылин -- был некогда взят под стражу по обвинению в убийстве франЁцуженки Диманш. Справедливо ли обвинение?! ОтстаньЁте, мне не до сортирных текстов!

На совещаниях прокурор города мучительно всматриЁвался в приближенных. Кто? В конце концов он тайно провел графологическую экспертизу. Эксперт сличил поЁчерки всех руководящих работников прокуратуры с надпиЁсями. Вслух ничего не объявили, но непосредственный подчиненный перевелся в другое ведомство. Вновь окраЁшенные стены туалета пребывали отныне незапятнанными.

Но примерно тогда же очередной шантажируемый у камина взял да и отправился в ЦК. И грянул процесс в Верховном суде.

Знаменский получил правительственную телеграмму: вызывали свидетелем. Он повествовал об обстоятельствах умыкания Рябинкина и глядел на скамью за барьером, где было столько знакомых лиц. Перед иными он -- в профессиональном смысле -- чувствовал себя щенком.

Чтобы оклематься от бурных противоречивых ощущеЁний, уехал он тогда на два дня в деревню на рыбалку. Была у него такая заветная полувымершая деревенька и заветная неродная старуха, которая всегда ему радовалась и затевала топить баню.

Шелестя накладными, они со Смолокуровым гонялись за партией "картошек", видимо, уплывших настолько "наЁлево", что никакого следа в документах не осталось.

-- Где-нибудь с лотка толкнули, -- бормотал операЁтивник, хмуря кустистые брови, вкупе с тяжелым лицом и монументальным телом делавшие его до смешного похожим на первого человека в государстве. -- Где-ниЁбудь на вокзальной площади, мигом. Зараза! -- это он честил Кудряшова.

До полудня небо серело и грозило дождем, но теЁперь солнышко проморгалось, светит. На природе все хорошо, там все как-то гармонично. А в городе ЗнаменЁский дождя не любил: с зонтом чувствуешь себя старичЁком, тогда уже просятся впридачу галоши. Между проЁчим, разумная была обувка, и как потешно красива новая галошина -- сверху черное сверкание, изнутри алая свежесть. Но изгнали их из обихода. Если же не зонтик, то плащ. А плащи как один промокают. Пустили словечко "пыльник", ни к чему не обязывает. Раньше, вероятно, не промокали. Когда-то назывались по имени изобретателя: "макинтош". Надо думать, спасали от воды, иначе в чем изобретение?..

Нет, не поймать нам ту партию "картошек". СмолокуЁров, зануда, уже надоел. Какая разница на фоне разгула "левака", что эта партия укатилась во тьму! Кое в чем Миша Смолокуров незаменим как раз благодаря упрямЁству, но, убрав до его прихода с глаз долой томик Марселя Пруста, Знаменский понял, что считает его несколько ограниченным. В Прусте пленяли редкостная способность рассматривать чувство и мысль как процесс и столь же уникальное внимание к мельчайшим деталям. И, конечно, завораживала стихия внутренней речи.