Нил Олсон - Икона

— Тогда почему ты думаешь, что это мог быть он?

— Я видел лицо довольно близко. И вокруг него крутился голландец. Зачем простому коллекционеру такой человек?

— Он не простой коллекционер. Безусловно, это опасный человек. Но это не означает, что он — Мюллер.

— Ана Кесслер думает, что это он и есть.

— Почему?

— Может, женская интуиция? Не знаю, она была слишком взволнована, поэтому я не мог ее хорошенько расспросить. Но наверное, он признался, что видел икону много лет назад. Не просто видел. У нее сложилось ощущение, что икона какое-то время находилась у него, возможно, даже в собственности. А когда он уже собирался закончить разговор, она обвинила его в краже иконы. Просто чтобы посмотреть на его реакцию.

— Похоже, она увидела эту реакцию.

— О да. Сразу после этого его желание продолжить разговор резко усилилось. Ему удалось напугать ее до смерти. Могу только предположить, что она каким-то образом сделала то же самое.

— Я не думал, что ей известно о существовании Мюллера.

— Может, она о нем и не знает — его имени, я имею в виду. Но она же не дура, слышала много разговоров. Ее дед получил икону как трофей от гитлеровского офицера. Не обязательно знать имя этого офицера, чтобы догадаться, что это мог быть он.

— Конечно. Очень глупо с ее стороны было дразнить его подобным образом.

— Она не понимала, во что ввязывается.

— Хорошо, что ты был там.

— Хорошо, что ты поручил мне присмотреть за ней. Возможно, теперь Мюллер снова в поле нашего зрения. Тогда всем, кто сомневался в успехе нашей затеи, придется перед нами извиниться. — Бенни, затянувшись сигаретой, удивленно покачал головой. В его глазах было такое выражение, что Андреас почувствовал себя неуютно.

— Ты бы убил его? — сказал Андреас скорее утвердительно, чем вопросительно. — Прямо там, в церкви? Если бы знал наверняка, что это Мюллер?

— А какая мне разница, церковь это или нет? И вообще она больше похожа на музей.

— Значит, убил бы?

— А почему бы и нет, если бы я был уверен? Хотя это было бы рискованно. Пришлось бы убрать и голландца. Кроме того, там были люди. Но когда еще подвернулась бы такая возможность?

— Меня беспокоит твое безрассудство. Я уже сомневаюсь, надо ли было тебя втягивать во все это.

— Какое безрассудство? — Бенни выдохнул дым прямо Андреасу в лицо. — Пока что были одни разговоры. Обыск в комнатах, где никто не живет? Ненадежная информация. Единственный безрассудный поступок, который я пока что совершил, — спас эту девушку.

— Прости меня. Да, ты хорошо сработал. Просто я воспринимаю твои слова буквально, и они беспокоят меня.

— Не знаю почему. Мы оба уверены, что этот человек должен умереть. В любом случае все это не имеет значения. Я упустил его, и теперь один черт знает, найдем ли мы его опять.

— Ты не упустил его. Ты занимался мисс Кесслер. И это было правильно. А сейчас ты ранен, а я в драке бесполезен. У него телохранитель. Все это дело стало слишком опасным.

Бенни пристально посмотрел на Андреаса:

— Ты хочешь сказать, нам надо забыть об этом деле?

— Пусть этим занимаются власти. Я сказал это Мэтью. Пока что счет не в нашу пользу, а цель не оправдывает риск.

— У нас с тобой разные цели. Твой внук в неведении гоняется за иконой, которая принесет ему только несчастье — вне зависимости от того, найдет он ее ил и нет. И ты правильно посоветовал ему держаться от этого дела подальше. А у нас более простая цель.

— У тебя.

— Хорошо, у меня. Простая, прямая, обоснованная, и я в состоянии ее достичь.

— И поэтому твоя рука в бинтах, а мы даже не знаем, гоняемся ли за тем, кого ищем.

— Черт тебя подери! — выругался Бенни, давя окурок в грязной пепельнице. — Мы только что это обсудили. Меня ранили, когда я действовал по твоему указанию. Убрать эту парочку было бы значительно проще.

— В следующий раз это уже не будет так просто. Они тебя видели.

— Ты пытаешься убедить себя или меня? Найти Мюллера была твоя идея. Теперь мы почти у цели, а ты собираешься все бросить. Чего ты все это время добивался?

Видимо, в его лице было что-то, решил Андреас, что вызывало эти вопросы. Не важно, сколько раз он обдумывал все детали этой поездки, — четкого ответа так и не нашел. Пятьдесят лет он жил мыслью о встрече с Мюллером. И это стремление продолжало существовать в нем, бессознательно, как дыхательный рефлекс. И все-таки что-то изменилось. Иногда он видел перед собой Микалиса, маленького Микалиса, так отчетливо, как будто они расстались только вчера. Вот он бежит, расставив руки, к нему через площадь: круглый, темноглазый, взъерошенный, на лбу маленький шрам — след от камня, неосторожно брошенного Андреасом. Однако Микалис военного времени, тот пылкий, горячий молодой человек, которого убили в церкви, — этот Микалис растворился в памяти расплывчатостью мифа. То же было и с остальными. Стефано, Гликерия, отважный Гиоргиос, несчастный Коста — все обратились в нечеткие образы, возникавшие в памяти. Он ясно помнил все события, он знал, что эти люди существовали, но они стали фантомами, призраками, как будто смелость, отвага, предательство, скорбь не могли быть сутью действительно прожитых жизней. И даже ожесточившийся убийца капитан Элиас стал нематериальным. Это была роль, которую он когда-то играл, а потом забыл. Хотя примерно так оно и было на самом деле.