Вадим Новосадов: Подлец

Сергей Щеглов около года работал в страховой компании «Золотое руно», где докучливая суета сослуживцев, стареющих прежде времени в передрягах затянувшегося кризиса, выдавленных сюда с насиженных мест некогда благополучных госучреждений после тихой кончины социализма, и развязное высокомерие молод

ых отпрысков - учредителей компании, кроме которых никто не имел серьёзных перспектив в карьере, давно навевали на него отвращение и тоску. Но однажды, придя в офис, он был неожиданно изумлён, встретив новое лицо – юную особу лет двадцати. В их конторе была парочка смазливых девиц, но Ирина, так звали новенькую, - стройная, пластичная, хрупкая в своих лёгких движениях, с соломенными локонами до плеч, приветливо лукавыми глазами цвета бирюзы и пронзительным певучим голосом – имела необычное очарование, то, что можно назвать небесным, неумолимо разящим сладкой болью сердце любого мужчины, то очарование, и капли которого не найдёшь в диковатой надменности заурядных красавиц, хоть перебирай их целыми толпами. Сергей был заворожен с первого же взгляда, хотя и понимал, что кто-то протежировал эту «белокурую бестию». Иначе как объяснить, что она получила должность оператора на компьютере, только сейчас начав его осваивать?

Она была студентка, из какого-то захолустья Воронежской области, нанялась, чтобы зарабатывать на аренду комнаты в столице. Не зная, к кому её ревновать, Сергей пытался уловить, с кем из сослуживцев у неё шашни, но, к своему удивлению, не замечал пока намёков на её особую связь с кем-либо. Беспокойства неопределённой ревности продолжались. Ирина была пленительно неприступна для всех, даже для тех, кто, вероятнее всего, мог претендовать на неё.

Низкорослый уродец, глава компании, кряжистый, как карликовое дерево, бойкий, но всё же дряхлеющий, с непритязательным умилением перед очарованием ребёнка отпускал ей комплименты, продолжая при этом хранить верность ревностно преданной ему секретарше – толстозадой губошлёпке с жабьими глазами, чей слюнявый рот, кажется, атрофировал способность к поцелуям в долгом опыте орального ублажения любимого начальника, сексуальная потребность которого, впрочем, и не требовала чего-то большего. Как и до появления Ирины, он неизменно запирался со своей коровой в кабинете каждый день на интимную пятиминутку и вряд ли сменил бы этого сексуального вассала, который ещё и прислуживал грозным надзирателем за нравами подчинённых.

Золотая молодёжь, избавленная от черновых обязанностей, дабы не расточать своих стратегических талантов в страховом бизнесе, относилась к ней с кокетливым пренебрежением, не приглашая её на свои холостяцкие оргии, известные всему окружению. Державшийся особняком, не старый ещё вице-президент, недавно разведенный, тоже не оправдывал подозрений, держась с ней не более снисходительно, чем с остальными, въедливо, с повелительной лаконичностью.

Однако трудно было поверить, что неприступность Ирины не была оплачена скрытой опёкой со стороны кого-либо из начальства. Возможно, что Сергей, имевший свободный график страхового агента, бывая в офисе два-три раза в неделю или того реже, не успевал заметить тонкой игры загадочных взглядов и шушуканья, уличавшей бы кого-нибудь в интимной связи с Ириной. Наверное, робкие слухи ползли, но не раздувались до сплетен, отголоски которых сразу бы докатились до самого начальства, а оно было злопамятно и сразу бы уволило болтливых. У Сергея же не было доверительных лиц в стане егозливых тётушек-всезнаек, от которых не просочился бы и малейший намёк для постороннего уха, когда ими двигало высокомерие оберегаемой тайны.

От количества заключённых контрактов зависел заработок Сергея, но всё же он не был так велик, как ни старайся, а чрезмерное усердие только и наводило на неприятную мысль, что всю жизнь ему придётся зарабатывать свой хлеб такими скучными трудами. Поэтому он был работоспособен настолько, чтобы его не уволили, и под предлогом отсутствия карьерных притязаний игнорировал обременительные и малозначащее должности, какие предлагались сотрудникам, не имевшим особого расположения начальства. Он даже не искал его расположения, считая эту работу временной, и, как и многие сослуживцы, с радостью ушёл бы отсюда, подвернись ему более подходящая работа. В эту эпоху зыбкой демократии и животного капитализма, помноженных на традиционную инфантильность, мало кто не ощущал себя временщиком.