Николай Леонов - Трактир на Пятницкой

- Вот черти! - смущенно пробормотал Климов и потер щеку. - Сходи, узнай, как он там, - Климов забегал по кабинету. - У меня где-то свинцовая примочка есть...

- Отойдет. Мишке только на пользу, а то он в самые герои забрался. А изображал он здорово, - Панин сел на стул, вытянул ноги, запрокинул голову и стал похож на изображающего покойника клоуна. - Не выходит, ноги у меня коротковаты, - он вскочил. - Понимаете, как я точно рассчитал, Василий Васильевич. Если все поверят, что Мишка наркоман, то автоматически отпадают все подозрения. До ужаса тонко, - Панин сокрушенно вздохнул.

- Уже можно? - Лавров, открывая дверь, остановился на пороге.

- Входи, я все урегулировал, - покровительственно ответил Панин.

- Только, пожалуйста, не извиняйтесь, Василий Васильевич, - быстро сказал Лавров. - Оплеуха была необходима, только выдана, как всегда, не по адресу. Но мне не привыкать, а в Киеве я трое суток под арестом вместо Николая сидел.

- Вот мелочный человек, - Панин тяжело вздохнул и сел рядом с другом.

Климов молчал, поглядывая на ребят, и прикидывал, как бы их оставить в Москве. Раздался телефонный звонок, и Климов машинально переспросил:

- Какой Киев?

- Самый обыкновенный, - зарокотал в трубке знакомый бас. - Ты свои штучки брось, я тебя за тыщу верст насквозь вижу. Дай хлопцам трубку.

Вырывая друг у друга трубку и повернувшись к Климову спиной, Лавров и Панин разговаривали с "батей". Чтобы не стеснять ребят, Климов встал у окна, а когда в кабинет вошел Зайцев, он улыбнулся и приложил палец к губам.

- Шленов хочет поговорить с вами, - шепотом сказал Зайцев. Они вышли из кабинета.

- Ты уж прости меня, Владимир Николаевич, но я с этим... - Климов замялся, подыскивая подходящее слово, - разговаривать не буду.

- Это почему же?

Климов услышал в голосе заместителя презрительные скрипучие нотки и остановился.

- Давай не ссориться. Хотя бы пару дней, что ли. Не могу я, понимаешь! Не могу видеть этого гада! - Климов расстегнул ворот рубашки и провел рукой по шее. - Сделай одолжение, допроси сам.

- Допрос я провел, - сказал Зайцев и, открыв дверь своего кабинета, жестом пригласил Климова войти. - Шленов дал исчерпывающие показания.

- Да куда же ему деваться, - проходя в кабинет, ответил Климов. - Гад он, во всем гад. Теперь небось валит на других, свою шкуру спасает.

- Какой ты правильный, Василий! Как судишь легко! Главное, всегда ты уверен в своей правоте, - Зайцев бросил папку, которую держал в руке, и ударил кулаком по столу.

Климов смотрел на заместителя, открыв рот. Это был первый случай, чтобы Зайцев повысил голос и говорил кому-нибудь "ты".

- А вот не валит на других Шленов, берет всю вину на себя. И знает, что расстрелять могут, а все берет на себя.

- Так что же нам теперь, его пожалеть и отпустить? - спросил Климов.

- Осудить! Оправдать! Посадить! Отпустить! - закричал Зайцев. Понять! Понять надо! Почему Шленов предатель? Почему? Не подумал? И думать не хочешь, для тебя он отрезанный ломоть. В тюрьму его или к стенке, Зайцев быстро ходил по кабинету и говорил, будто рубил сплеча. - А я не могу так. Ты с первого дня революции шагаешь в ногу, и тебе все ясно. Ты узнал, что Зайцев окончил академию и служил в белой армии, - и Зайцев на мушке. Осталось только спустить курок. А вот осечка, - он остановился перед Климовым. - Осечка, дорогой товарищ. Меня судить за академию все равно, что судить за цвет лица. Я еще не родился, а меня уже ждали в этой чертовой академии. Я с молоком матери всасывал чуждые для тебя идеи, а сейчас мы рядом. А почему? Думаешь, я сразу разобрался, извинился за происхождение и зашагал в ногу? Черта с два! Меня большевики спасли. Настоящие большевики, тебе до них еще сто лет расти и разума набираться.

Климов исподлобья смотрел на Зайцева, чувствовал, что медленно краснеет, и молчал.

- А Шленов? Был рабочим человеком. Знаешь, как он увяз? Был когда-то оружейником у Махно. Скрыл этот факт и попался в лапы Ржавина. Запутал его старик, запугал. Мы с тобой отчасти виноваты в этом. Мы должны были узнать первыми о его прошлом. И надо, чтобы он доверял нам, а не ржавиным, верил в нашу доброту, в нашу справедливость, - Зайцев успокоился и устало провел ладонью по глазам. - Что может быть сложнее человеческой судьбы? Возьми Лаврова а Рюмина. Одинаковые семьи, одинаковое воспитание, а Лавров становится комсомольцем и совершает подвиг, Рюмин же вырастает в Цыгана и мечтает о мести. Почему? Люди, люди, вставшие или оказавшиеся на их пути, решали их судьбы, вели за собой.