Нова Сума - 17 потерянных

А еще мне пришло письмо. Оно ждало меня дома, когда я вернулась из больницы. Думаю, мама долго сомневалась, показывать его мне или нет. И я рада, что она все-таки сделала это, хотя, когда я читаю его, оно возвращает меня в не слишком приятное прошлое.

Ее почерк с наклоном вправо и округлые буквы дают возможность предположить, что она человек жизнерадостный, или, по крайней мере, старается быть таковым. Она написала письмо зеленой ручкой на линованной бумаге из блокнота, а не на обычной почтовой. Я прошлась пальцами по оборотной стороне листка и почувствовала, какие слова – самые плохие – ей было труднее всего написать: выводя их, она давила ручкой на бумагу сильнее обычного. Я рада, что она «выговорилась» – ведь она вполне могла ограничиться коротким электронным письмом.

Дорогая Лорен, начала она. Я пытаюсь написать тебе, но это трудно, потому что я не знаю, что сказать. Полицейские поведали мне о твоем поступке. Бабушка рассказала, что ты приезжала. Я знаю, что мы никогда не встречались, и потому все это странно, но мне очень хочется сказать тебе спасибо.

И дальше она написала о том, как тяжело ей жить дома, заново учиться общаться с друзьями, которые ничего не понимают и смотрят на нее не так, как прежде, о том, как она пытается забыть, но у нее это не получается, и она сомневается, что вообще когда-нибудь получится. Я не знаю толком, что ей известно обо мне – она не пишет об этом, – но, похоже, она в курсе, что я была больна и меня куда-то услали. И она выразила надежду, что я скоро вернусь и буду чувствовать себя лучше.

Она подписалась «Эбби», а не «Эбигейл», словно мы с ней подруги.

Не уверена, что когда-нибудь найду в себе силы ответить ей.

Я снова сложила письмо и убрала его в ящик тумбочки у кровати. Смотрю в окно и думаю, как я счастлива, что она жива, что сама я тоже пока никуда не пропадала – до сих пор цела и невредима, у меня есть мое тело и легкие, чтобы дышать. Я по-прежнему здесь. Такого поворота сюжета я не ожидала.

Сегодня четверг, а может, пятница. В школу только на следующей неделе. Мама взяла академический отпуск на семестр, сказав, что не способна сейчас совмещать учебу, работу и уход за мной. Я пытаюсь пошутить, говорю, что ей следовало бы потребовать экзамен автоматом, поскольку она изучает психические расстройства прямо на дому и что одного моего случая может оказаться вполне достаточно для дипломной работы, но она в ответ с трудом кривит губы в улыбке.

Мне не следовало так шутить. Она не хочет даже, чтобы я произносила это слово (шизофрения) вслух, хотя неужто ей неизвестно, что несказанное слово (шизофрения) обладает тем большей силой, чем дольше не касается чьего-либо языка? Его так никто и не произносит, и может пройти несколько лет, прежде чем мне поставят окончательный диагноз, и это беспокоит меня. Ночью я на цыпочках спускаюсь вниз полистать ее учебники по психологии, узнать, какие симптомы болезни считаются «позитивными», а какие «негативными», и сосчитать, сколько у меня тех и других. Я также читаю о том, что эта болезнь неизлечима, никаких лекарств от нее нет. О людях, которые всю жизнь проводят на нейролептиках, чтобы избавиться от голосов и видений. Но даже в этих случаях лекарства работают далеко не всегда. Набор таблеток может часто меняться – всем дают разные препараты в разных дозах. В общем, сказать что-то определенное тут невозможно.

Осознание этого пугает меня больше, чем способны напугать вещи сверхъестественные. Я могу понять, что такое привидение, а что такое неправильная работа синапсов – не могу. Первое «существует» независимо от меня, и я могу от него убежать, но вторая – часть меня. Это то, чем я являюсь. Я думала об этом все эти месяцы и пришла к следующему решению.

Просто, когда мама рядом, я должна играть по определенным правилам.

Сейчас она взбивает подушки. И спрашивает, хочу ли я на ужин кускус. Не уверена, что хочу, но с радостью соглашаюсь.

Мама убеждается, что я выпила таблетки, и говорит, что пойдет на кухню готовить ужин. Но в дверях она медлит и моргает, чтобы глаза не слезились. Все моргает и моргает, а потом смотрит на меня так, будто не верит в мое существование. Я имела обыкновение смотреть схожим образом на девушек до того, как привыкла к ним.

– Иди-иди, – уговариваю я. – А я почитаю. – Беру роман, который идет у меня еле-еле – вот уже который день не могу продвинуться дальше первой страницы. Я беру его левой рукой, и мама непроизвольно морщится, хотя повязки нужны мне теперь лишь для того, чтобы прикрыть шрамы.