Нова Сума - 17 потерянных

Женщина знает ужас сколько всего – об этом мне говорят ее синие глаза – но когда двери лифта открываются и она выходит из него, то забирает все свои знания с собой.

Думаю, Фиона считает это безумием.

Мы вернулись к себе на этаж, к нашим виниловым стульям, за час до обеда, которого ждем и боимся одновременно. Мой блокнот лежит там, куда я его положила, открытый на странице, на которой, как я ожидала, Фиона напишет мне сообщение, а вот карандаш куда-то запропастился.

Ее рисунок словно процарапан на бумаге ногтем. Его видно, только если повертеть блокнот туда-сюда и поймать свет под правильным углом. Она начертила глубокую зазубренную линию, почти доходящую до самого верха листка, что напоминает всполох пламени.

И тут до меня начинает доходить – куда быстрее, чем раньше, – что Фиона пытается что-то сказать мне. Она нарисовала символ огня и активировала сигнализацию.

И, сделав это, указала мне путь к спасению.

Потому что она изобразила на странице блокнота:

Огонь.

Ей нужен огонь.

Но она еще не довела до моего сведения, зачем он ей.

Мамины предпочтения по поводу моего гардероба заставляют меня усомниться в ее психическом здоровье. Медсестры разрешили взять все принесенное ею, и тут я обнаружила, что она прислала мне еще носков, а также самые страшные свитера и рубашки из всех, что у меня есть, и для того, чтобы найти их, ей пришлось основательно перерыть мой шкаф, к тому же их оказалось гораздо больше, чем требовалось на одни выходные. Отправляясь к врачу, я вынужденно надеваю теплую ярко-оранжевую рубашку точно такого же оттенка, что и дорожные конусы, и если есть у меня одежда, дающая понять, что я не в себе, так это она. Только очень больной человек способен напялить на себя нечто подобное.

Но одну вещь, а именно подвеску, мама не прислала. Ее не было ни в сумках, которые она собрала для меня, ни в карманах. И теперь я способна думать только о том, что потеряла ее и тем самым утратила связь с девушками. Да, Фиона здесь, со мной, но что касается других, то я не слышу их, и они мне не снятся, хотя я непрерывно думаю об Эбби. Я скучаю по ней больше, чем по остальным.

– Как ты сегодня чувствуешь себя, Лорен? – спрашивает доктор. А может, она задала свой вопрос несколько минут тому назад, а я до сих пор размышляю над ответом?

В некоторые дни я вижу доктора, будучи в одной группе с другими пациентами, а иногда мы разговариваем с ней с глазу на глаз. В прошлую нашу встречу она подробнейшим образом расспросила меня о моем желании нанести себе вред, что я отрицала, и сегодня я повторю то же самое.

Однако на этот раз, когда я говорю, что чувствую себя лучше, докторша спрашивает меня о голосах. «Девушки» называет она их, словно ее успели познакомить с ними еще до того, как я вошла в кабинет, а сейчас они куда-то на минутку отлучились – может, выпить чаю.

Она хочет знать, подолгу ли они разговаривают со мной. Просят ли делать вещи, которые пугают меня или огорчают. Вещи, которые я предпочла бы не делать.

– Какого рода вещи? – спрашиваю я.

– Что-то жестокое, – осторожно отвечает она. Ее волосы коротко подстрижены и уложены волнами, а брючный костюм морщит только в одном месте, словно она тщательно погладила его, но забыла о левой коленке. И эта оплошность кажется мне очень серьезной.

– Нет, – говорю я.

– Может, они подстрекают тебя причинить маме боль? – Спросив об этом, она застывает в ожидании ответа.

– Такого не было, – расстраиваюсь я. – Я никогда не сделаю маме больно. За кого вы меня принимаете?

– Конечно, не сделаешь, – соглашается она и переключает передачу. – Расскажи о той вечеринке, во время которой ты потеряла ключи. Это был не самый удачный день в твоей жизни, верно? Что тогда произошло?

– Я потеряла ключи. – Она молчит, и я продолжаю: – Думаю, я выронила их. Точно не помню. Я вроде как отключилась.

– У тебя часто бывают такие провалы в памяти? Когда ты приходишь в себя и не можешь вспомнить, что было до того? Или же тебе говорят, что ты что-то сделала, а ты этого не помнишь?

Не могу понять, кто поведал ей все это; мамы там не было. Может, докторша беседовала с Джеми?

– Я один раз видела такое по телевизору, – отвечаю я. – Кажется, это называется расщеплением личности. Вы это имеете в виду? Я, скажем, отключаюсь, а кто-то начинает выступать от моего лица и заставляет людей называть меня другим именем?

– Я ничего подобного не говорила. А для тебя это важно?