Наталия Левитина - Неумышленное ограбление

И тут я сорвалась. Повела себя, надо сказать, в несвойственной мне манере. Съехала с рельсов. Орала, рыдала, клеймила, оскорбляла - стыдно вспоминать. В конце концов я швырнула в лицо Сергею джинсы и записку. Он посмотрел на нее, сказал "дура", повернулся и ушел. Не снизошел до объяснений. Прекрасно. Я переживу.

Все оставшееся время дня я была как телевизор, из которого вынули очень важную деталь и он пытается что-то показывать, но у него не получается. Я кое-как закончила уборку, накормила Антрекота. Антрекот тоже чувствовал произошедшую во мне перемену и сардины в масле принял без обычного энтузиазма. Я наконец поняла, как глупы и неубедительны были все те слова, которыми я пыталась утешить Эванжелину. Разве тут могут помочь слова, а тем более мои нудные нотации?

Три года мы прожили почти как в раю. Сергей не походил на большинство мужчин-журналистов - суетливых, прокуренных, говорливых, отслеживающих график презентаций с пристальным вниманием хронических алкоголиков. Он был огромным, широкоплечим, задиристым, ироничным. Врагам его очень логичные и аргументированные статьи проедали печень, а для меня не было сиделки заботливее, когда я болела гриппом. Он никогда не забывал покупать коту рыбу. За три года я обнаружила в нем лишь одну слабость - Сергей любил захламлять квартиру газетами, называя их все, даже просто рекламные листки с программой ТВ, архивом. Он пытался хранить их под диваном, креслами, столами и так далее.

А теперь вот надо было представить себе, что все те нежные, удивительные слова, предназначавшиеся мне в промежуток вечернего времени, когда телевизор уже выключен, а свет еще нет, что все эти необыкновенные слова существовали в двойном экземпляре. И он так же нежно говорил их еще и этой крысе, которая не умеет толком печатать на машинке.

...Вечером пострадавшую навестила Эванжелина. Она выслушала мой горько-истерический рассказ, задумчиво поковыряла на сковородке баклажаны и легко успокоила:

- Танюха, вернется. Куда ж он без тебя? - а потом, жестокая и равнодушная к несчастью подруги, взяла Антрекота, "Комсомолку" и села читать статью про детскую проституцию.

Раненная, почти убитая, я лежала на кровати и трагически молчала. Сейчас с меня можно было писать картину "Умирающий галл".

- Эванжелина, как ты думаешь, какая она?

Эванжелина читала о том, как семилетних детей снимают в порнофильмах и используют для любовных утех, глаза у нее была квадратными от ужаса, и она не смогла сразу понять, о чем я ее спрашиваю. Она заморгала двухметровыми ресницами, от чего в комнате поднялся ветер.

- Эванжелина, - повторила я свой вопрос, - ну, на кого меня можно променять?

- А-а-а, ты про это... Тебя нельзя променять. Ты такая умная, образованная, даже симпатичная. Не толстая. Вот...

Что-то слишком быстро закончился перечень моих достоинств!

- Может быть, это какая-нибудь маленькая дурочка, которая смотрит на него изумленно и с восхищением!

- Эванжелина, но я тоже смотрела с восхищением!

- Да что ты расстраиваешься! Погуляет, развеется и к двенадцати вернется. Вот лучше ответь мне на вопрос. Слушай, меня удивляют журналисты, которые пишут про проституток. Конечно, тема жареная, и все будут читать не отрываясь. Но зачем это подавать под соусом, будто они заботится о нашем просвещении? "Вы все равно никогда не побываете в Амстердаме, так я вам подробно опишу все заведения и их услуги" - так, что ли? Еще изображают из себя борцов за чистоту нравов. Ну, признались бы честно, что самим ужасно интересно посмотреть и очень приятно описывать голых красоток и их манипуляции. Зачем же врать, что в бордель их привел лишь профессиональный долг журналиста быть везде и всюду? Э-э, девочка моя, да ты плачешь?

Эванжелина потеряла дар речи - такое зрелище ей было незнакомо. Обычно это она долго и упоительно рыдает на моей груди, а я ее успокаиваю. Не зная, что предпринять, Эванжелина пришла к выводу, что самое лучшее поддержать товарища, попавшего в беду. Мы начали реветь вдвоем и в голос. А в телевизоре в это время очень удачно появилась Таня Буланова с песней "Не плачь", и траурная композиция получила логическую завершенность.

Не плачь. Еще одна осталась ночь у нас с тобой.

Еще один лишь раз скажу тебе: "Ты мой".

Еще один лишь только раз

Твои глаза

В мои посмотрят, и слеза вдруг упадет

На руку мне. А завтра я

Одна останусь, без тебя,

Но ты не плачь...

- пела Танечка, а мы упоенно и с надрывом рыдали. Прекрасное лицо Эванжелины было залито слезами, ресницы слиплись в черные стрелочки, рот стал распухшим и вишневым - она, как всегда, была живописна и привлекательна. А я, подозреваю, напоминала кролика, вымоченного в хлорке, - красноглазая, мокрая, несчастная.