Виталий Листраткин: Знак Зверя

А я именно такой. Гад, сволочь и подонок. Кэп просто не в курсе. Но я ему сейчас это обязательно докажу, обязательно докажу.

- А без протокола можно? - робко вопрошаю я.

- Валяй! - начальственно разрешает он.

- Без протокола - ты гавно. Полное гавно!

Поначалу капитан яростно мычит и потно тискает свою дубинку, преодолевая желание немедленно врезать мне по физиономии, но сдерживается, решая пока обождать, растянуть удовольствие.

- Это почему же?

Все ясно. Решил обождать. Растянуть.

- Потому что работаешь на козла. Сколько он тебе платит? Скажи... Только честно.

Он лыбится. Отмечаю: весьма довольно. Значит, отстегнули нормально.

- Да уж послал малость... С вас-то, алкашей, чего возьмешь?

- Да уж, - охотно соглашаюсь я. - Кроме нервов, взять нечего.

- Ну ладно... Значит, русского языка ты не понимаешь и на контакт по-хорошему идти не хочешь... - глубокомысленно напрягается капитан.

Опа... Кажется этот бык готов перейти прямо ко второму акту спектакля процедуре физического воздействия на задержанного. То есть - на меня.

- Встать! - командует он отрывисто и серьезно. Я встаю и мгновенно получаю несколько ударов по почкам. Их вполне можно держать, но по правилам игры мне должно быть очень больно. Я не стал расстраивать капитана, мешком осел на грязный линолеум, картинно высунул язык и застонал...

- Больно? - проникновенно спрашивает он.

Надо быть честным с добрым дядей милиционером:

- Очень.

- Еще хочешь?

- Не-а!

- Говори.

- Так ведь нечего!

До капитана наконец-то доходит, какого размера ваньку я перед ним валяю, он нешуточно звереет и продолжает неустанно махать дубинкой. В самый разгар экзекуции хватает меня за рукав рубашки, рукав отрывается, и он изумленно смотрит на мое плечо.

- Что это?

- Картинка! - пытаюсь придуриваться сквозь разбитые в кровь губы. - В Афганистане сделали.

Капитан значительно успокаивается:

- Так ты афганец, что ли?

- Ага!

- Десантник, наверное?

И этот туда же! Раз Афган - значит, десантник.

- Да не... - цирк продолжается. - Так, при кухне тусовался.

Капитан убирает дубинку в стол и говорит уже совсем по-ментовски, веско и нормативно:

- Вот что, клоун. Мы с тобой разберемся. Никаких иллюзий. Виноват сознаешься. Это я тебе говорю! А пока - в камере посиди и подумай. Над смыслом жизни и вообще...

Он снова орет, но уже по направлению коридора:

- Семенов!

Из коридора материализуется прыщавый Семенов и молча ведет меня в однокомнатные апартаменты. Апартаменты сырые и холодные, но зато здесь была вода, чтобы умыться, и не было гнусной хари продажного капитана.

Смывая кровь, я тихо матерился про себя. Сволочь... Падла. Знал бы он, крыса поганая, как мне досталась эта татуировка...

Во время последней военной операции меня здорово контузило, и я долго лежал в госпитале, оздоровляясь, так сказать. Нормальное состояние возвращалось очень медленно. Я долго учился видеть белый цвет простыней, потом различать стеклянную колбу капельницы, слышать булькающие голоса врачей: "Ну вот видите! Сегодня получше, уже получше..."

Может, оно где-то и получше, но у меня начались чудовищные головные боли. А самое поганое, что эти самые боли и начинались, и заканчивались всегда внезапно. Когда головная боль отпускала, я пробовал вспоминать, что же со мной случилось тогда, в кишлаке. Воспоминания были короткими и отрывочными, напоминая сюжет незнакомого и малобюджетного фильма с плохим финалом, в котором я почему-то оказался главным героем.

...Вот я стою посредине кишлака с дымящимся пустым автоматом в окружении безжизненных трупов в идиотских чалмах, халатах и полном вооружении.

...Я ору и настолько вдохновенно потрясаю оружием, что для того, чтобы его отнять, ко мне подкрадывается целое отделение, одна половина которого ласково уговаривает, а другая так и норовит дать мне по башке, лишь бы я не перестрелял своих.

Бредятина воспоминаний прерывалась одним и тем же - землистой рожей моего первого убитого духа. Только сейчас его лицо обретало жизнь, но не плотскую, а удивительно странную и страшную жизнь духа провидения, которого невозможно ни прогнать, ни убить, как бы этого порой ни хотелось. Он знал об этом и поэтому не просто смеялся, он откровенно ржал мне прямо в лицо поразительно глухим и безразличным ко всему смехом: "Думал, убил меня? Хах-ха... Ты такой же, как я, только я уже мертв, а ты еще можешь ходить... Ничего! Мы встретимся, мы скоро встретимся, превратившись в одно, единое целое..."