Михаил Литов - Картина паломничества

А вообще-то присутствовали в картине и пройденный путь, и глухой лес, и столпотворение у святого источника, и покушение на самоубийство, и деревенские церквушки, и девица, вынырнувшая из кустов и схваченная за хвост, и подпирающий небо колоннами дворец, и удачно сбывший свой товар мужик, и суматошная орда торгующих, и монастырь, в который они так и не вошли. Все это роскошно и пестро, сгустком бреда, громоздилось в центре обширного полотна. А по сторонам, почти приваливаясь к краям полотна, располагались в полный рост более или менее узнаваемые Буслов и Лоскутников, как бы сидящие на каком-то темном, едва намеченном и, скорее всего, несущественном для общего замысла выступе, а в то же время и явно повисшие в воздухе. Было несомненно, что они вместе, но по тому изгибу, который каждый из этих персонажей не без кокетства, словно бы в легком и не слишком занимавшем их танце, делал ногой, просто угадывалось, что они не прочь разойтись, ибо это были изгибы в резко противоположные стороны. Наконец живописец посчитал, что работа завершена, завернул картину в тряпицу, взял подмышку и отправился в центр города, где вблизи торговых рядов возвышалось недавно выстроенное с намеком на древний отечественный стиль здание обузовской конторы. Пускать туда Чулихина с его свертком сначала не захотели, приняв во внимание убожество его одежки, однако он назвал себя и добился, чтобы о нем сообщили хозяину, после чего и был допущен.

Свой кабинет Обузов обставил просто, в современном вкусе. Он был деловой человек, все представления которого об изящном почерпались из модных, превосходно иллюстрированных журналов. Едва кивнув дельцу, Чулихин утвердил напротив него, утопавшего в огромном кожаном кресле за пустынным письменным столом, споро освобожденную от обертки картину. Он прислонил ее к стене.

- Ты намалевал? Узнаю тех двоих, - сказал Обузов после недолгого изучения, - хотя ты их не пожалел и изобразил несколько карикатурно.

- Я своего отношения к ним как раз не выразил, - оспорил Чулихин. Тут кое-что от примитива... то есть я о лицах этих людей, которые в действительности кажутся тебе не карикатурными, как ты только что сказал, а простодушными, и именно это, - солидно объяснял мастер, - ты хотел сказать, по ошибке сказав немножко другое. И именно такого впечатления я и добивался. Так что картина мне, прямо сказать, удалась.

- А чего ты хочешь от меня?

- Чтобы ты ее купил.

Обузов округлил глаза.

- Я? Купить? Я продаю...

- На этот раз купи, займись приобретением, - перебил живописец. - И ты не пожалеешь.

- На что она мне, твоя картина? Я произведения искусства не коллекционирую и не очень-то ими интересуюсь.

- Речь идет не о коллекционировании и вообще не об интересе к искусству, а о том, чтобы ты имел память о прекрасно проведенном времени, о путешествии к святым местам, которое, судя по всему, имело для тебя отличные результаты. Ведь если я не ошибаюсь, купание в святом источнике исцелило тебя.

- Да, я теперь, говорят, здоров, - самодовольно ухмыльнулся Обузов. Видишь ли, друг, операция прошла отлично. Делали виртуозы. Откуда они взялись, не ведаю. Но налетели, как коршуны. Впрочем, все это делают деньги. Но есть мнение, что прежде всего источник вернул мне здоровье. Тут ты не ошибся.

- Об этом тебе следует иметь память. Возьми картину.

- Пока не спрашиваю, за сколько. Не задаю преждевременных вопросов... - рассуждал вслух Обузов.

Выйдя из-за стола, он приблизился к картине и всмотрелся в нее. Он слегка наклонял к ней корпус.

- Слушай, ты все же обучайся манерам! - запротестовал Чулихин. - Ты светский человек или нет? Мастер же перед тобой, творец демонстрирует тебе свое творение! А ты принимаешь позы, как перед бабой, красуешься, мясистый зад выставляешь. Мастер может войти в раж. Мастер может пинка дать.

- Чем я тебе не нравлюсь?

- Я не сказал, что ты мне не нравишься. Я только хочу, чтобы ты нравился мне еще больше.

- Тогда слушай меня, а свои скороспелые мыслишки. В связи с твоей картиной скажу... В ней много всего наворочено, есть все, но я не изображен, - сказал Обузов, продолжая сомневаться. - Нет меня, не так ли? Я мог бы повесить картину у себя дома или в этом кабинете. Но меня на ней нет.

- Лучше дома, - заметил живописец. - Здесь обстановка холодная, официальная, и люди сюда ходят не для того, чтобы любоваться произведениями живописи. А для тебя эта картина имеет особое значение, я бы сказал, в ней заключен для тебя сокровенный смысл. Подобные вещи лучше держать, что называется, ближе к телу. Что же до подмеченного тобой отсутствия твоей драгоценной персоны на этом полотне, то оно объясняется прежде всего половинчатостью данной работы.