Михаил Литов - Кто как смог

- Но практически посмотри на вещи... подумай трезво! Как такое может с тобой случиться, если ты не знаешь веры?

Бледное лицо Даши тонко светилось в тени дерева.

- Не знаю веры... - с бесцеремонно забравшей его отупелостью повторил Павлик Тушнолобов. - Как сказать! Может, и не знаю. Но ты за себя отвечай. Ты молода, а я почти стар, и ты еще, того гляди, задумаешь меня бросить, убежишь с каким-нибудь вертопрахом. Вот какие мысли у тебя могут возникнуть! Это при том, что у меня одно постоянное желание и одна постоянная мысль - оторваться от тяжелой земли, легко подняться в бескрайнее небо, смешаться с чистыми облаками... Я так, а ты этак! Я про облака и чистоту, а ты, может быть, о тяжелом думаешь, о плотском и грязном.

- Я живу с тобой, и мне другой жизни не надо. У меня мысли, правду сказать, не гаже твоих. Но в церкви я не глубока... то есть глубока, но по-своему. Не верю я в этого священнокнижного Бога. Буду я вам верить в какого-то первобытного иудея, который будто бы взял и воскрес! Они пишут в Библии, что прямо на каждом шагу там совершались чудеса и чуть ли не с каждым Иовом или Иосифом Господь общался напрямую. А тут же оказываются существующими великие грешники и негодяи, которые потому и скверны, что не ведают страха Божьего. Ну что это, если не брехня? Как же это, спрашивается, они не ведали страха, если этот самый Бог лез им прямо в глаза да еще мог сделать все что угодно, любое чудо, хоть землю поставить на место неба? Ну как можно в такой ситуации не бояться? Вот и получается, что все это чепуха!

Хохотала девушка, запрокидывая голову.

- Ты про первобытного иудея сказала почти по Саду, по сочинению маркиза де Сада, а насчет страха Божьего уловила и сообразила сама, умозаключил Павлик Тушнолобов. Повернув к Северу лицо, он сказал: Смышленая! Молодчина она у меня, согласен?

- Такого указания на противоречия в писании я еще не слыхал и не читал нигде, - ответил Север с видом знающего дело человека.

- Она это схватила свежим взглядом, - разъяснял ему сосед. - Заядлый читатель святоотеческих текстов улавливает в них общее и для него заведомо правильное, а такая молодуха... причем, обрати внимание, чтением она себя не слишком-то утруждает... такая, знаешь, выхватит кусок, эпизод, и сразу ей в глаза бросается та или иная нелепость.

- Бог есть, - сказала Даша.

- И я это понял сейчас, когда ты сказала, - взволнованно подхватил Север.

Даша говорила, с узким, коснеющим в отчаянии упрямством глядя перед собой, почти что уже уклоняясь в траву:

- Бог есть, но никто его не видел и не знает, какой он. А мне молиться надо, хотя бы иногда, и раз нет другого места для молитвы, кроме церкви, я молюсь в церкви. Но мне, может быть, подошло бы и капище языческое.

Вот с этим Север не мог не согласиться. Ей бы и игрища языческие, бесовские подошли. Ему бы хотелось разъяснить это со всей строгостью осуждения, но так, чтобы все-таки высмотреть и даже налюбоваться, как Дарья играет.

- Ого! Куда тебя занесло! - Взбаламученный Павлик горестно покачал головой. - Ты и в этом хочешь от меня обособиться, быть на меня не похожей. Разве я пойду за тобой в капище? Зачем? В пустоту, в хаос? Это не для меня. Ты понимаешь, о чем я. Тут уже стоит вопрос о любви. Как же наша любовь, Даша?

- С ней все в порядке.

- Может быть. Но глубина... где глубина? Где истинность? Что мне твое капище! Я эстет до мозга костей. Поверь, тебе не повезет с другим, как повезло со мной, он не будет так же тонко разбираться во всех этих вещах. Или тебе этого не нужно, Даша? Врешь, нужно! Никогда не ври мне, Даша. И ссориться не будем.

- А мы не ссоримся.

- Согласен. Это он, - кивнул Павлик Тушнолобов в сторону Севера, может подумать, будто мы ссоримся. Но он просто плохо нас знает. Я только хочу, милая, чтобы ты получше поняла меня. Взгляни на эту церковь, мы столько о ней слышали еще, можно сказать, в утробе матери, а теперь видим воочию. Посмотри! Вот форма, истинная форма! И в этой форме истина. Кто же виноват, что ты не родилась подобной, что у тебя душа не стоит так же стройно и необходимо, а вертится и виляет в разные стороны. Но ты, ты одна и именно ты виновата, что эти виляния заходят слишком далеко. Бывали, знаешь, такие князья и графья, которые безобразничали и богохульствовали, вместо того чтобы создавать изящные формы, творить искусство... ну, хотя бы Гаврилу Гагарина возьми. По молодости был дьяволом. А в старости стал едва ли не святым. Вот что значит форма! Она в него изначально была вложена, и он только ее подавлял, пока мог. Не мешай же мне хорошо стариться, быть хорошим стариком. Я знаю, я до последней минуты буду заглядываться на небо и при этом думать, как бы вынести тебя из церкви на руках, как бы тебя, чаровницу, унести в кусты, во тьму. Но не это моя беда, не это страшно. Ты слишком вертишься. Вот что беда! Нельзя так. Ты становишься неуловимой, я рискую не поспеть за тобой. И нужно ли мне поспевать? Ты еще раз взгляни на эту церковь, на ее красоту. Я же все равно останусь при ней, за тобой не побегу. Ее красоту описать невозможно, а твою можно, и в этом огромная разница, очень для тебя невыгодная, Даша. Это пойми. Когда поймешь, ты станешь другой, взрослой, зрелой, воистину красивой. Ты станешь женщиной и человеком.