Михаил Литов: Наивность разрушения

- Что ты делаешь? - спросил меня Перстов.

- Не жалею, - воскликнул я пылко, - нет, не жалею красок, чтобы выразить, насколько наша жизнь оскудела, чтобы изобразить этот летящий в тартарары мир!

Не удовлетворенный моим ответом, он кивком головы указал на мои пальцы, которыми я, словно сражаясь с невидимым врагом, шевелил перед собой. Я опомнился и поостыл. Нет, душить никого не надо, душить я никого не буду. Мир, в котором люди, забывая о душе и о бренности всего живого, стараются перекричать друг друга, отстаивая какие-то свои мысли, свои идеи, которые представляются им совершенно необходимыми, важными, как ничто другое, этот мир чужд мне, но ведь я не отважусь утверждать, чтобы я совсем не зависел от наиболее громких решений, от мнений и идей, перекричавших другие мнения и идеи.

- Вот и Лиза в последнее время не радует меня, - сказал вдруг Перстов, как бы продолжая уже начатый нами разговор.

Я с готовностью откликнулся:

- А разве она когда-нибудь задавалась целью радовать тебя?

- Она собирается все рассказать Машеньке.

- Что "все"? И что ей до Машеньки?

Перстов поморщился, будто глотнул горького, наверное, мои быстрые и веселые ответы виделись ему чересчур круглыми, неуязвимыми. Но он мужественно держался избранной темы:

- Рассуждает она так. Лиза любит Перстова, и Машенька любит Перстова. А Перстов мечется между Лизой и Машенькой, не ведая, кого любит и чего хочет. Но если Перстов не в состоянии сам решить вопрос и разрубить проклятый гордиев узел, значит, Лиза должна сделать это за него, то бишь рассказать все Машеньке. Пусть тем самым все и решится.

- А этим может все решиться?

- Не знаю. Этого никто не знает, разве что Господь Бог. Но то, что известно Лизе, совсем не обязательно знать Машеньке, я так думаю. Такая у меня точка зрения.

- Любишь ли ты, братец, кого-нибудь из них? Например, Лизу?

- Я обещал Машеньке жениться на ней. То есть... я говорил, что женюсь, но это прозвучало как обещание.

- И не можешь нарушить слово? - спросил я, улыбаясь сам не зная чему.

- Не могу, - ответил мой друг веско, без тени колебаний.

- Следовательно, ты должен выбрать Машеньку.

- Выходит так.

- А хочется быть с Лизой?

- Хочется быть справедливым, принципиальным, честным всегда и во всем.

Я окинул его оценивающим взглядом, словно мы встретились в первый раз, и он предстал передо мной солидным и видным мужчиной, который успел забыть, что его валтузили сегодня на политическом шабаше. Я засмеялся и спросил:

- А что по этому поводу думает Машенька?

- Ничего не думает.

- Так уж и ничего?

- Просто ничего не знает.

- Но думает же о чем-то?

- Не знаю, о чем она думает. Вид у нее, правда, бывает задумчивый. Напряженно о чем-то размышляет... да, подобное имеет место. Я даже подозреваю, она верит во что-то, во что-то такое, во что я сам уже давно не верю.

- Что же это? - усмехнулся я.

- И этого не знаю. Боюсь и думать. Предположим, там некая дверь, которую лучше не открывать. Страшно! За дверью что-то, что я боюсь увидеть.

- О, это какое-то детство...

- Или то, что было прежде детства.

- А что же было прежде детства?

- Не могу знать.

- Так к чему же мы пришли?

- К тому, что вот и Лиза не радует меня в последнее время, - вздохнул Перстов.

- А кто еще?

Теперь он засмеялся, а потом сказал:

- Поехали к тебе. Я угощаю.

Я ногой столкнул с тротуара на мостовую кусок льда и повернул к дому, решительно настроившись принять от друга угощение.

ЭПИЛОГ

Встряхнувшись, как будто жизнь превратилась в сон, который надо было рассеять, я сказал себе: зачем терзаться в неведении? - и все-таки отправился к Наташе, но долгого повествования об этом не будет. Нет оснований. Я пришел в книжную лавку, там еще раз встряхнулся, но уже от налипшего на мое пальтецо снега, и с приятным изумлением отметил про себя, что Наташа встречает меня хорошим спокойствием, хотя в душе, думаю, и не ждал иного. Затем мы просто, чуть ли не душевно потолковали о разных пустяках. Она по-прежнему трудилась в лавке, не предполагая ничего менять в своем существовании. Думая что-то беспокойное и лишнее об оставленном ей "папой" наследстве, я спросил, отчасти и рисуясь глубиной своего разумения новых веяний, не собирается ли она приобретать эту лавку в частную собственность. Мой голос прозвучал под низкими сводами подвала как воронье карканье, а Наташа, возможно, не поняла вопроса, во всяком случае я не услышал от нее внятного ответа, она посмотрела в тусклое оконце над нашими головами, со светлой улыбкой вздохнула и повела речь о том, что я могу выбрать себе книгу по душе, а если мне не хватает на покупку средств, она с удовольствием внесет деньги вместо меня. Это превосходное рассуждение напомнило мне о ее волшебной красоте, в которой я и нынче не сомневался, но которой как-то забыл полюбоваться. Я выразил моей красивой подруге признательность за столь широкий жест, однако не пошел выбирать книгу, заявив, что у меня их в избытке и я боюсь, что не успею все перечитать, поскольку жить мне осталось недолго. Ну, разве не пришел я в замешательство? Да потому и понес всякую околесицу, что пришел. Ведь мне очень хотелось книжку, а дьявол толкнул меня под руку и шепнул на ухо: не бери. На какое-то мгновение мне вообразилось, что в темном и сыром подземелье, откуда нет выхода, меня дразнят дорогими моему сердцу вещами, зная, что мне уже никогда не видать их. Но у Наташи был такой невинный, такой доброжелательный вид!