Михаил Литов - Наивность разрушения

- Считай, что ты выполнил ее просьбу, - сказал я. - Я не собираюсь выходить из дома и тем более убивать кого бы то ни было.

- Я от тебя не отстану.

- Почему?

- Потому что мне с тобой хорошо, тепло и весело. Идти мне некуда, не вижу света маяка в тумане, полный крах с ориентирами... Да и Наташа просила присмотреть за тобой, а мне нравится за тобой присматривать. Выпей со мной, это возвратит меня к жизни. Я, Саша, хочу жить.

- Я не буду пить.

- А я выпью. Это возвратит меня к жизни.

- Ты же на машине.

- К черту машину! - Он тряхнул головой, как бы воображая, что у него не копна плотно уложенных старостью волос, а непокорные кудряшки, с которыми произойдет красивый переполох. - И вот еще что, давай-ка наведаемся к Машеньке, я обещал приехать, и она ждет.

- Она ждет не меня.

- Ну, это ты переборщил, совсем не посчитался с мнением бедной девочки. Она была бы неприятно поражена, узнав, что ты так думаешь.

Он подмигнул мне и выпил. Его широта раздражала. Я понял, что мне от него не отвязаться. Были основания думать, что мой друг последовательно и неумолимо спивается. Между тем меня как огромная игла, как заостренный штырь пронизывала и пригвождала к полу непреложная, хотя и неведомо откуда взявшаяся истина, что такие, как он, Перстов, скатываться могут сколь угодно долго и по какой угодно плоскости, а ничего им не сделается. Я и в этой ситуации опять был мал, хотя не видел, чтобы кто-то другой был в ней велик. Весь в нервах, я закусил губу и с болью понял, что и нынче мне не знать покоя, придется ехать, странствовать и блуждать, даже посещать Машеньку. Правда, мне вдруг захотелось ее повидать. Она определенно связана с нашей историей, но с некоторых пор выпала из поля моего зрения, и это, подумал я, упущение. Мысль о Машеньке дала мне некую опору, некое преимущество перед Перстовым, я пристально посмотрел ему в глаза, и этой суровостью я был обязан неожиданному приливу обиды за его невесту, с которой он обращался, как я мог судить, не лучшим образом. Я отчетливо спросил:

- Кто испачкал ковер?

- Ковер?

Я указал на ярко запечатлевшийся след. Перстов долго и недоуменно рассматривал его. Наконец пожал плечами.

- Не знаю, не помню... что-то вертится в голове, но не могу схватить... Кто-то, стало быть, сделал; пьяная выходка... Более чем неблаговидно, согласен с тобой. Но убей меня, если я помню... Я лучше выпью.

- Нет, сейчас мы поедем к твоей невесте, - покарал я его.

- К моей невесте? Замечательная мысль. Мысль замечательного человека. Я выйду подлецом, если она не подтолкнет меня к стаканчику...

- Никаких стаканчиков!

Перстов выпучил глаза:

- Удивительно!.. ты так возбужден, с чего бы это? Очень хочется пристукнуть будущего тестя? Нет, клянусь, все твои мысли и затеи просто подталкивают меня к стаканчику.

- Возьми бутылку с собой, - смягчился я. - У Машеньки выпьешь, а пока не злоупотребляй. Я не хочу очутиться в кювете.

Мы поехали. Перстов беззаботно напевал и машину вел вполне сносно. Дряблый грязный снег брызгал из-под колес. В старой части города я смотрел на дома с восхищением, словно видел их впервые; во мне не увядала архитектурная любознательность. Я спросил Перстова, когда же он занимается делами фирмы, я даже заговорил было о том, что процветание обеспечивается лишь упорным трудом и многие начинали блестяще, а затем, распустившись и разбаловавшись, кончали... ну, скажем, канавой. Перстов снисходительно отмахнулся, с ним такого не случится, дела идут отменно, фирма процветает и отнюдь не развалится, если ее глава позволит себе денек-другой покутить. На миг он предстал как бы ярко выраженной капиталистической фигурой, и мне захотелось поскорее отбиться от него у Машеньки - мы с Машенькой принадлежали к другому миру, допотопному, смешному и обреченному на гибель, миру, в котором ничего не знали или не хотели знать об утонченно-хищнической эксплуатации людей и природы, тихим шепотом сердец изобличали мещанство и брезгливо морщились на технический прогресс. Нам с Машенькой не войти в капиталистический рай, хотя она, быть может, и сама не заметит, как жених внесет ее туда на плечах.

Машенька была, по своему обыкновению, скромной и гладкой, встретила она нас приветливо, но некоторый румянец проступил на ее щеках, и я истолковал его как слабую попытку возмущения тем, что жених приехал не один и к тому же навеселе. Подобные ей абстрактно и законопослушно уважают общество, но не терпят посторонних в своем маленьком быту, слепо и тупо подозревая в них разрушителей чужого счастья, мошенников, разносчиков сплетен. Я оставался для Машеньки посторонним, которого следует остерегаться, а Перстов явно не считал за достойное его занятие это замечать. Для него это был туман, который развеется, когда он, женившись на Машеньке, по-мужски обобщит ее, дав ей новый статус, наделив четкими обязанностями и введя в то самое общество, которое пока рисуется ей не вполне-то и материальным скопищем легендарных личностей и средоточием невероятных происшествий. Машенька, как всякое робкое создание, очень желающее понравиться, верила, что понравится тем сильнее, чем активнее выкажет, преодолев смущение, свои чувства. В ней постоянно назревал огромный, решающий разговор с Перстовым, этот плод раздумий, сомнений и надежд был уже тяжел и грозил вовсе раздавить ее, не сделав ничего с самим Перстовым. Машенька надеялась высокими и горячечными словами завоевать прочное положение возле человека, пока только и обещавшего, что женится на ней, чего оказалось мало, ибо он пил вино и даже смотрел как-то в сторону, недостаточно обращал на нее внимания, а если и обращал, то как будто в шутку, дурачился, не более. Однако слова не складывались, не шли, толпились у выхода и гасли в хаосе, ими же порожденном. Робкая Машенька совершенно упала духом, когда Перстов, войдя, да нет же, что я говорю, ввалившись в комнату, с треском водрузил на стол бутылку, неприлично располовиненную, и потребовал стаканы. Стаканы да поживей, вот что услышала девушка, уже добродетельно хлопотавшая о чае, припасшая разные сладости, пирожки, собственноручно ею приготовленные. Мной овладела потребность взять ее сторону.