Михаил Литов - Прощение

Мне только и остается, что подозревать во всем происшедшем интригу, опускаться мыслью вплоть до темного суждения, что калужане сознательно помогали им, пока не довели до той гостиничной выходки. Наверное, Челышев после встречи с нами в Москве привез идею, что они там у себя еще никогда ничего подобного Гулечке не видывали и даже не воображали, а с этого и началось. Иными словами, они как бы намеренно поджидали нас в своей Калуге, особенно Гулечку, а едва мы приехали, прикинулись, будто идут со мной бок о бок по узкой бледной тропе и, может быть, тоже выбирают главное. Втерли мне очки. Но я-то приехал в Калугу не веселиться, и с этого все началось, все наши местные беды, я скоро взвинтился. Хотя лгу, началось неплохо... Однако, если не ошибаюсь, им все же удалось внушить мне, что их внимание сосредоточенно исключительно на Гулечке, а я, так сказать, побоку. Возможно, это лишь почудилось мне, но я всегда боялся подобного и часто подозревал, что со мной хотят так поступить. Как ни верти, тут прямая дорожка указать тебе, что ты бесполезный, лишний человек.

Не исключаю, что я возвожу на этих людей, радушно встретивших нас, напраслину. Но что нехорошо - то действительно нехорошо. Сложилась мозаика, и из нее вытекало, что я начал с малого, постепенно раскрутил целую систему обольщения Гулечки и на втором плане воровал, чтобы увеличить средства и мощь этого самого обольщения, строил и строил, а теперь появляются люди, которые капитально сосредоточились на моей подруге, а на меня ноль внимания, и напрашивается естественный вывод, что, мол, все это напрасно мной возводилось и человек я бесполезный. Если эту мысль по-настоящему развить, вы увидите, в чем моя тревога, обида и боль... Известно, как это бывает... голова на месте и смотрит вперед, проглядывает кое-что от вальяжности, присуще сознание собственного достоинства, даже вплоть до претензий, почему бы и нет, ведь далеко не все по душе, не все мировые порядки нравятся... Или больше, до громадности: я лечу в космических далях и высотах с намерением освоить новые планеты, в своем роде новый Колумб, я счел нужным полететь, заметив, что людям становится тесно на земле и истощаются ресурсы. Но меня останавливают и опять же оказывается, что напрасно и бесполезный человек... И это не мечта и не снится мне всего лишь, это явь, заключенная в слова, которые я вам толкую, а явь, явь... разве ее возможно пресечь и остановить? Откуда же я сам могу угадывать свою бесполезность буквально во всем, где мне взять такую прозорливость? Нет, это пришло со стороны, навязано мне.

В общих чертах я довольно верно рассказываю, именно так было, а если чего-то не помню, я в этом прямо признаюсь. Конечно, у меня имеется частица мозга, которая все забывает, но обыватель не скажет: он частично забывает, он помнит избирательно, нет, он сразу укажет во мне на якобы все забывающего человека, чтобы унизить меня, выбить меня из колеи. Таких критиков я не жалую. Но я хочу сделать специальный упор на детали, вызвавшей у меня удивление, у Гулечки радость и признательность, я говорю о том, как хорошо и внимательно встретили нас калужане. Сначала я проглядел, что они сосредоточились на Гулечке, это была их уловка, но мне в тот первый момент показалось важным другое: Калуга, может быть, даже Циолковский, Россия, глядящая в космическую бездну, а с другой стороны, почему город запущен, без присмотра. Как-то само собой выяснилось, что у людей не хватает средств на восстановление храмов, поэтому они стоят обезображенные, топорщат проржавевшие каркасы; случалось, я занимался этим, выяснял, беседовал, проявляя недюжиную любознательность. Впрочем, Челышев мне прожужжал уши, рассказывая о родном городе, он любил Калугу, "маленькая тесная Калуга, где все друг друга знают...", и нервно потирал руки, ведя двойную игру.

Когда я стал кое-что соображать, я быстро разобрался в расстановке их сил, смекнул, что все они - и Челышев, и Вежливцев, и жена Челышева, и сестра Челышева, и девка Вежливцева - отделены друг от друга каким-то странным и загадочным, непостижимым буфером, с которым им, однако, жилось гораздо удобнее, чем мне, просто повисшему в пустоте. Как если бы Бог материализовал между ними некую благодать, а мне предначертал на собственной шкуре попытать скудость и ограниченность человеческого существования. Но при всем том, что у них была такая подслащенность, они жили войной, и должен сказать, что каждый из них бывал попеременно и источником агрессии, и объектом нападения, и чьим-то союзником, и даже этим самым пресловутым буфером. Разве что девка Вежливцева неизменно служила жертвой и мишенью, да не на ту напали, я это заметил... Ее либо по имени звали Жилой, либо такая ей выпала фамилия, или в ней было что-то жилой, не знаю, но помню ее я хорошо, я живо воскрешаю в памяти образ этой молодой, остролицей, похожей на проворного, от житейской необходимости даже сердитого зверька девушки. Вежливцев - стройный зажигательный красавец, перед которым не устоишь, только уж очень он красно, до неестественности, говорил, - наверное, подобрал ее здесь, в Калуге, и, по своему обыкновению, выкачивал из нее деньги на житье и странствия. И между ним и Челышевым нужен был буфер, тем более что они, едва лишь появилась Гулечка, сделались в своем роде напарниками и сообщниками, одной бандой, а женщины, даже юркая Жила, остались трафаретом, молча сидели у стеночки, пока мы беседовали, и даже не знаю, понимали ли они, о чем мы говорим. Повторяю, сначала все шло отлично, поскольку они прикинулись с большим мастерством, а я доверился и растроганно кинулся в их объятия. Говорили мы нигилизм. Это я люблю. Гулечка позировала Вежливцеву и не смела даже шелохнуться, так ей хотелось доверить холсту свой исторический величественный образ. Больше всего на свете я люблю слушать и доказывать бессмысленность разного рода идей, теорий, систем, короче говоря, они знали, чем меня соблазнить. Мы сгрудились на этой теме еще в Одессе, когда Челышев обретался в университете, а Вежливцев агасферствовал у нас, еще тогда они подметили мою слабость и приняли к сведению. Хитер народ! Вежливцев, кладя на холст зарисовку Гулечки, зачал как-то по-книжному: