Николас Блинкоу - Белые мыши

– Сливочная Луизочка.

– Свинячья Луизочка.

– Постой-ка, – она остерегающе поднимает палец. – Послушай. Только что сообразила: одеты мы с тобой одинаково, а пахнем по-разному. Давай, я тебя подушу?

Она вытаскивает из сумочки большой флакон «Пуазон». Я поднимаю руки вверх.

– Только не этим.

– Нет? А что так?

– Желаю сохранить остатки индивидуальности.

– Тогда, может, пройдемся по магазинам, поищем тебе духи?

Это меня устраивает. Я уже знаю, что купил бы, будь у меня те несколько тысяч долларов, которые лежат сейчас в сумочке Луизы. Флакон «Нероли Соваж» фирмы «Крид». Мне известен даже адрес магазина, это рядом с рю Сент-Оноре, а Луиза уже наметила себе отель «Кост» и несколько магазинов в качестве жертв дальнейших «заимствований». Мы неторопливо пройдемся по ним, предоставив другим распаковывать коллекцию и приводить в порядок зал, снятый Осано на первом этаже Дома Инвалидов.

– Почему в Инвалидах? Он не боится невыгодных ассоциаций? – спрашивает Луиза.

Я объясняю ей, в чем тут связь.

– Там похоронен Наполеон.

– И почему все дизайнеры помешаны на Наполеоне? Потому что все они коротышки и страдают манией величия? – Луиза украшает свой нос новым мазком капучино. – Не быть тебе дизайнером, Джейми, уж больно ты высок.

– А, так ты тоже заметила? Успех достается тем, кто ростом не вышел, – вообще-то я имею в виду актеров. Спешу добавить: – Не считая моделей, конечно.

– Потому я и занялась этим делом, больше мне все равно ничего не оставалось.

– Ты просто уродец, малыш. Смотри, на тебя даже футболка не лезет, она рассчитана на человека нормального роста.

Футболка Луизы задралась выше пупа. Как, впрочем, и моя. День стоит солнечный, но в воздухе ощущается холодок. Мы с Луизой дрожим в наших легких одеждах. Даже при том, что мы под крышей, придется, пожалуй, снова надеть плащи. Перед кафе есть терраса, но она пустует – из-за погоды, да и час еще ранний. Негромкая североафриканская музыка плывет из динамиков, висящих над нашими головами. Когда одна мелодия сменяется другой, я узнаю ритм – старая запись Джеймса Брауна, впрочем, сходство исчезает, едва начинает звучать мелодия. Голос певца мягок и романтичен, поет он на языке, которого я ни разу не слышал. При первых же его звуках я понимаю – вот что нам нужно для показа: нечто африканское, неизвестное, но действующее мгновенно. Поднявшись, направляюсь к бару, чтобы выяснить название диска.

– У тебя что, стрелка назначена? – спрашивает Луиза.

Я притормаживаю, оглядываюсь на нее:

– Кстати, что такое «стрелка»? Всегда хотел узнать.

– Да, в общем и целом, свидание. Ты, случаем, не в бар?

– Да.

– Тогда шампанского, братик.

– Так рано? – произношу это с возмущением. От себя далеко не уйдешь, а я – правильный молодой человек.

– Добро пожаловать в мое королевство, – отвечает Луиза. – Все правила отменены или временно приостановлены.

Перегнувшись через стойку, читаю вкладыш диска. Бармен отправился за ведерком со льдом. Диск называется «Аддис свингует» – это сборник эфиопской музыки начала семидесятых. Фанковый ритм Джеймса Брауна переходит в другой, заимствованный из «регги». Я почти уверен – это что-то из «Апсеттеров», сборник «Олл-Старз», однако мелодия мне опять-таки незнакома. И снова томящийся, романтический голос несется по залу. Все, непременно выучу эфиопский. Я подумываю сделать его официальным языком мира Луизы. Начинаю торговаться с барменом из-за диска, объясняя, что он нужен мне для показа моды.

Бармен оглядывает меня с головы до ног, и по спине моей пробегает холодок смущения. Слово «мода» подразумевает некую общность. По крайней мере, молчаливое согласие относительно того, что является и что не является модой, la mode , определенным видом поведения. А на мне одежда «Дольче и Габбана», совсем новенькая, дня четыре как с подиума, и чтобы поверить, будто это и есть мода, приходится трижды подумать. Я нуждаюсь в соседстве Луизы, оно придает мне уверенность, необходимую для того, чтобы болтаться по Парижу в этом облачении суперзвезды: чтобы не сомневаться – сколько ни есть на свете людей, все они непременно захотят вырядиться подобным же образом. А стоит мне отвести глаза от ее глаз, и я начинаю испытывать неловкость. Я уже собираюсь сказать бармену, что передумал, что диск мне не нужен, но тут ловлю в зеркале бара свое отражение и ощущаю прилив уверенности в себе. Я вижу себя глазами Луизы и разделяю ее веру в то, что нет ничего проще, чем разгуливать в таком вот одеянии. Парень я видный, так чего ж мне не одеваться и не вести себя подобным образом?