Анатолий Безуглов: Неотвратимость

Горбушин мало чем напоминал шофера грузовой машины: его скорей можно было принять за студента, молодого инженера, за кого угодно, только не за шофера. Красивое, тонкое лицо с девичьим румянцем, белая нейлоновая рубашка, аккуратно повязанный галстук.

– Давно работаете шофером? – спросил я.

– Второй год. Как вернулся из армии.– Голос у Горбушина был тихий и приятный.

«Вот как бывает,– мелькнуло у меня в голове,– вежливый, аккуратный паренек, а сегодня задавил человека. Правда, держится спокойно, будто ничего не произошло. Что это? Самообладание, уверенность, что он уйдет от расплаты, или просто равнодушие? Обыкновенное равнодушие, которое притаилось за элегантной внешностью? Ни тени испуга, ни следа растерянности, как будто его вызвали не в милицию, а пригласили к друзьям в гости. Мне случалось видеть, как люди, ни в чем не виновные, вызванные в милицию по самым пустяковым вопросам, нервничали и чувствовали себя не в своей тарелке. А этот спокоен. Ну погоди, Горбушин Михаил Семенович, тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года рождения, женатый, член ВЛКСМ, сейчас мы поговорим с тобой как следует».

– Вы догадываетесь, зачем вас сюда вызвали?

– Не имею ни малейшего понятия.– Горбушин открыто посмотрел мне в глаза и озабоченно добавил: – Что-нибудь случилось?

– Где вы были сегодня от тринадцати до четырнадцати?– в упор спросил я и заметил, как по красивому лицу шофера скользнула тень.

– В тринадцать – в рейсе,– слегка помедлив, но все так же спокойно ответил он.– Ездил в леспромхоз.

– И по дороге сбили человека,– не давая ему опомниться, быстро сказал я,– сбили и уехали…

– Никого я не сбивал, вы что-то спутали.

– Бросьте, Горбушин, мы же не дети. Следствие располагает неопровержимыми доказательствами, что ваша машина номер 25-34 на шоссе, ведущем к леспромхозу, сбила человека.

Горбушин судорожно сглотнул слюну и, проведя указательным согнутым пальцем за воротником рубашки, испуганно сказал:

– Это какое-то недоразумение… Честное слово… Или вы шутите?

– Сегодня не первое апреля, и вообще: если бы я хотел вас разыграть, то наверняка придумал бы что-нибудь поостроумнее и повеселее.

– Уверяю вас, товарищ,– Горбушин даже привстал со стула,– я никого не сбивал. Я очень аккуратно вожу, у меня вообще никогда ничего подобного не было…– Голос у него дрожал, в глазах появилось растерянное выражение. Вместо уверенного в себе «студента», как я мысленно окрестил Горбушина, передо мной сидел побледневший, испуганный мальчишка.

Я нарочно неторопливо закурил и простым, будничным тоном, как бы давая ему понять, что мне все уже ясно, спросил:

– Ну что, Горбушин, может быть, все сами расскажете? Зря вы запираетесь. Не тяните время.

Горбушин срывающимся голосом сказал:

– Что вам может быть известно? Никого я не сбивал, что я, пьяный? Это какая-то ошибка. Бред какой-то…

В его взволнованном тоне чувствовалась такая убежденность, что я невольно подумал: «Из «студента» наверняка бы получился незаурядный актер». Да, трудно признаться, что ты сбил человека. Я понимал, что в Горбушине сейчас происходит внутренняя борьба, но ощущение того, что он слишком уж уверенно держится для выбранной им позиции, не покидало меня. Так может вести себя человек, которому действительно ничего не известно о происшествии. Что это? Холодный расчет или умение собрать волю и разыграть весь этот спектакль? В том и другом случае добиться признания будет трудно, и рассчитывать на легкий успех с Горбушиным не приходится. Для того чтобы сбить его с прочно занятой позиции, мне было совершенно необходимо предъявить ему какое-нибудь веское, неопровержимое доказательство его вины.

– Пойдемте, Горбушин,– резко вставая с места, сказал я.

Парень испуганно посмотрел на меня:

– Куда вы меня ведете?… В тюрьму?

Не отвечая на его вопрос, я позвонил Скирде и попросил спуститься к дежурной машине. На автобазе, куда я доставил Горбушина, нас встретил начальник отдела эксплуатации, толстый пожилой мужчина в давно вышедшей из моды габардиновой кепке-восьмиклинке. Не обращая никакого внимания на Горбушина и на меня, он кинулся к Скирде.

– Товарищ лейтенант, узнали что? – высоким, бабьим голосом, так не гармонировавшим с его внешностью, спросил он.– Ведь я не из любопытства, это же пятно на весь коллектив, чепе. Коллектив у нас передовой, за прошлый год получили переходящее знамя. Что же теперь будет?

Толстяк так просительно и подобострастно поглядел на Скирду, которого, очевидно, принимал за старшего, что мне стало его искренне жаль. Наш Шерлок Холмс строгим, начальственным тоном изрек: