Ли Ванс - Расплата

— И именно по этой причине фон Штерн оказывал услуги Гитлеру.

— Ваше поколение ничего не знает о жизни в условиях тоталитарного режима, — презрительно говорит она. — Каждый устраивается, как может.

— Вы намекаете на то, что он был хорошим немцем?

— Я намекаю на то, что искусство не было ему безразлично! — рявкает миссис Жилина. — Нацисты создали комитет, чтобы очистить свои музеи от entartete Kunst — «дегенеративного искусства». Они жгли полотна. Профессор фон Штерн прилагал максимум усилий для того, чтобы спасти хоть что-то.

Не могу не думать о том, что еще она переняла от фон Штерна, помимо искусства реставрации — возможно, его этика также сильно повлияла на нее. Возможно, его возвышенные цели оправдывали его действия, точно так же как она считает, что ее возвышенная цель оправдывает ее поступки.

— Так каким же образом фон Штерн в результате получил картины из коллекции Линца? — спрашиваю я, стараясь избегать споров.

— Картины собирались по всей Европе. С некоторыми из них обращались крайне небрежно. В конце 1944 года вся коллекция была перевезена из замка Нойшванштайн в специальную мастерскую в Старой национальной галерее в Берлине, чтобы профессор мог очистить и реставрировать полотна.

— Должны были сохраниться записи об этом. Почему никто не догадался проверить документы?

— Ужасная нелепость, — сухо объясняет миссис Жилина. — Все считают, что уж в чем-чем, а в документации фашисты не знали себе равных. Но служащий в Нойшванштайне, готовивший сопроводительные документы, был небрежен. Он неверно заполнил бумаги, записав место назначения как место вывоза, и наоборот. Ни американцам, ни Советам и в голову никогда не приходило, что в немецких документах могут быть ошибки и что картины на самом деле были перевезены из Нойшванштайна в Берлин, а не в обратном направлении. Американцы потратили много лет, проделывая дыры в кладке замка. Они были уверены в том, что картины спрятаны в стене или под полом. Уильям Терндейл был единственным человеком, кому хватило ума рассмотреть вероятность ошибки в записях. И, что потребовало еще большего ума, он единственный из всех догадался, почему картины были посланы именно в Берлин.

Когда она произносит имя Уильяма, в ее голосе явственно звучит ненависть. Меня все больше распирает любопытство: что же между ними произошло?

— Уильям знал, что профессор фон Штерн — выдающийся специалист по реставрации ценностей, — предполагаю я. — И он разыскал его.

— Так и есть. Когда Берлин пал, профессора арестовали Советы. Русские предоставили ему выбор: либо он работает на них, либо его отправляют в трудовой лагерь. Искусство по-прежнему было для него важнее всего. Послевоенные годы фон Штерн провел, реставрируя и систематизируя картины, захваченные русскими у немцев. К моменту появления Уильяма (то есть весной 1960 года) профессор уже опять работал на своей прежней должности в Университете Гумбольдта в Восточном Берлине. В то время еще можно было передвигаться между западным и восточным секторами города. Уильям начал тайно посещать профессора. Он постоянно льстил ему, задавал вопросы и выражал свое восхищение. Наконец он упомянул коллекцию Линца. Терндейл сообщил профессору, что работает на американскую разведку, и предложил сделку от лица американского правительства: если профессор поможет американцам найти пропавшие картины, то он сможет поселиться в Соединенных Штатах. Уильям поклялся, что американское правительство приложит максимум усилий, чтобы вернуть картины их истинным владельцам, и оставит у себя лишь те из них, вернуть которые окажется невозможно.

— Действительно ли сделка заключалась с американским правительством?

— Разумеется, нет. — Миссис Жилина окидывает меня удивленным взглядом. — Уильям хотел заполучить картины в личное пользование. Но он был достаточно умен, чтобы предложить профессору именно такой вариант. Профессор ничего не рассказал о картинах Советам, потому что считал, что полотна должны быть возвращены владельцам.

— Значит, фон Штерн согласился.

— С единственным условием. В то время Bon Papa было семьдесят. Годы войны сильно подорвали его здоровье, и у него уже не было сил для кропотливой работы, требовавшейся в его деле. За два года до этого меня, семнадцатилетнюю, послали к нему из Ленинградской Академии художеств. Постепенно профессор стал доверять реставрацию мне. Мы стали очень близки, как отец с дочерью. Bon Papa заявил Уильяму, что любая сделка должна включать меня, и позаботился о том, чтобы настоять: он только тогда сообщит о местонахождении полотен, когда мы оба, живые и здоровые, покинем Восточную Германию.