Анна Малышева - Разбитые маски

Хозяйка предоставила ключ от секретера. Ключ подошел, но замок не желал ни закрываться, ни открываться. Ключ со скрежетом проворачивался, никак не цепляя болтавшуюся в трухлявом дереве личинку замка. Ирина тогда с сожалением вздохнула:

– Старинная вещь, дорогая, и так безнадежно испорчена. Варвары!

– Где вы держите ключ?

– В шкатулке на подзеркальнике. Шкатулка была не тронута, воры ею не заинтересовались, хотя она была инкрустирована перламутром и определенно имела какую-то ценность. Правда, внутри хранилась всякая дребедень – заколки, дешевые брошки со стразами, старые счета и несколько ключей. В том числе ключ от секретера.

– Стенной шкаф запирается? – спросил Самохин. Он сразу заметил на дверце замочную скважину в потеках старой масляной краски. Хозяйка ответила отрицательно.

– У меня и ключа от него никогда не было, – сказала она. – Смотрите! Они что-то забыли!

Женщина склонилась над узлом, лежавшим в узкой нише между секретером и комодом. Громоздкий, на вид довольно тяжелый узел был небрежно связан и туг же развалился, когда его вытащили на середину комнаты. Там оказалось самое разное барахло, от шерстяной кофточки до маникюрного набора и серебряной суповой ложки.

– Почему они его оставили? – спросила Ирина с таким видом, будто воры нанесли ей тем самым большую обиду.

Самохин пожал плечами. Про себя он предположил, что воры, должно быть, заторопились или же сочли содержимое узла недостаточно ценным. В самом деле, оно выглядело так, будто туда свалили что под руку попало. Или, а это уже интересней, у грабителей была недостаточно вместительная машина, чтобы забрать все вещи. Тут уже можно было гадать о марке автомобиля, учитывая все, что исчезло из квартиры. Если допустить, что машина была всего одна.

– Это мы пока заберем с собой, – сказал он. – Шура, ты где? Займись-ка вещичками.

Ирина попыталась отвоевать хотя бы маникюрный набор, он был ей нужен немедленно, но ей отказали даже в такой малости. Тогда женщина надулась и спросила, нельзя ли снять отпечатки пальцев с набора прямо здесь. Чтобы ее не раздражать, Шура отнес узел вниз.

Хозяйка квартиры очень мешала Самохину. Она ходила за ним по пятам с сухим носовым платком в руке, жаловалась, требовала немедленных разъяснений и помощи. Кстати, платком Ирина ни разу не воспользовалась. В столовой на дорогом кожаном диване сидела девочка лет пятнадцати, русоволосая, бледная, недовольная присутствием в квартире посторонних людей. Она ни с кем не поздоровалась, ни разу не подняла глаз. Больше всего ее расстроило отсутствие любимого телевизора, пропавшего в числе прочих вещей. Таня то и дело обращалась к матери с вопросом – когда они купят новый? Та отмахивалась.

– Мы были у зубного врача, – рассказывала ее мать, подозрительно оглядывая следственную группу. Казалось, она опасается за сохранность оставшихся вещей. – Нам назначили на половину двенадцатого, но приняли немного позже. Мы с Таней вернулись домой в начале второго и вот что обнаружили!

– Когда вы вышли из дому?

– В одиннадцать. Его кабинет тут рядом.

В центре все было «тут рядом». Самохин выглянул из окна в переулок и позавидовал обитателям здешних благостных мест. В конце переулка виднелась церковь, обнесенная кованой оградой. Через ограду перевешивалась пышная сирень, вился плющ. Дальше в солнечном небе перекрещивались трамвайные провода, виднелась высотка на Котельнической набережной, словно картонный муляж, возведенный руками гигантского ребенка. А тишина была такая, что не верилось, будто за окном Москва, центр, будничный день.

– Наверное, тут у вас куранты слышно? – предположил он.

– Слышно, – неожиданно подала голос Таня. Она впервые проявила какой-то интерес к происходящему. – Только по ночам или в воскресенье, когда мало машин. Сейчас – нет.

– Скажи, – Самохин радостно переключился на нее – дети так многое замечают! – когда вы выходили из квартиры, за вами никто не следил?

– Не знаю, – ответила Таня, совсем как мать вздернув плечи. – Я по сторонам не смотрела, у меня болели зубы.

– У нее плохие зубы, как у отца, – нервно подтвердила Ирина. – Нет, никто за нами не следил. На лестнице было пусто.

– А во дворе?

– Вы с ума сошли, тут нет никакого двора! – сорвалась женщина. – Выход из подъезда прямо в переулок!

Пауза. Укоризненный взгляд дочери, ее поджатые губы. Самохин тогда понял, что девочке стыдно за мать, и Таня сразу зажимается, когда та начинает кому-то грубить.