Василий Веденеев - Рэкет по-московски

На работе Соломатина ждал сюрприз. Увидев входящего в кабинет Глеба, капитан Гаранин сразу же сказал:

— Наконец-то! Спустись в бюро пропусков, там дожидаются.

— Кто?

— Филатова…

Сбегая вниз по лестничным маршам с забранными сеткой пролетами, Соломатин подумал, что сюрпризы бывают и неприятными: что понадобилось от него Нине Николаевне?

С тяжелым чувством открыв дверь бюро пропусков, он прошел мимо дежурного милиционера и бегло оглядел небольшой зал: неужели надоело ждать, ушла?

— Глеб Николаевич?

Он обернулся. Рядом стояла Ирина.

— Извините, что назвалась маминой фамилией. Сейчас понимаю, как была неправа.

Глеб смотрел на нее и не узнавал: несколько дней назад она выглядела по-другому — юной, беззаботной, и ему стоило немалого труда найти с ней общий язык. Теперь перед ним похудевшая, осунувшаяся девушка, грустная, повзрослевшая.

— Мы можем поговорить?

— Да, конечно, — Глеб быстро прикинул: заказывать пропуск означает поставить в известность о ее приходе Собачкина, а этого не хотелось. — Пойдемте, посидим на бульваре?

Они пошли по старому кривому переулку, вышли к бульвару, нашли свободную скамейку, уселись. Пока Глеб раздумывал, как бы половчее повести разговор, чтобы девушка не замкнулась, Ирина начала рассказывать сама. О том, как однажды вечером пришла домой и совершенно случайно сняла трубку параллельного телефона, полагая, что звонит кто-то из ее знакомых. Но звонили не ей, а Николаю Евгеньевичу. Разговор был малопонятный, полный скрытых угроз и намеков.

Сначала она хотела повесить трубку, однако любопытство заставило слушать дальше. Какой был голос у собеседника Николая Евгеньевича? Запоминающийся — мягкий, хорошо поставленный баритон приятного тембра. Баритон прекрасно владел собой и, как ей показалось, чувствовал себя полным хозяином ситуации.

Нет, покойный Николай Евгеньевич никак его не называл. Трубку параллельного аппарата она положила еще до окончания их разговора — боялась, что отчим заподозрит неладное и потом устроит скандал. Тогда она еще наивно считала домашние скандалы ужасным бедствием, но это было еще до того, как их с матерью — да, да, вместе с Ниной Николаевной — захватили в плен разбойники. «Что вы улыбаетесь, Глеб Николаевич? Я говорю вполне серьезно…»

Они держали их, словно заложников, в собственной машине. Тогда не подумала, что одно происшествие может быть связано с другим, но приказание матери молчать о происшедшем инциденте заставило думать, искать ответ. Разве не логичнее заявить в милицию или хотя бы рассказать Николаю Евгеньевичу? Но вскоре с ним произошло непоправимое несчастье, и в доме поселился страх. Все боятся — искренности друг с другом, воспоминаний, разговоров на темы, связанные с работой покойного Филатова.

Она назвала отчима по фамилии, как совершенно постороннего человека. Вообще боятся. Чего? Пожалуй, всего сразу. Да, она чуть не забыла об истории с кольцом! Впрочем, стоит ли рассказывать?

Последняя размолвка с матерью, скорее, даже не размолвка, а разрыв, заставил искать помощи родного отца. Ирина ее получила — помощь, поддержку и кров. К матери теперь не вернется, это решено, а Соломатину позвонила, чтобы отдать заявление, где подробно описано случившееся, начиная с истории с кольцом. Папа одобрил ее поступок. Зачем она заявляет? Чтобы выяснили правду. Как жить в атмосфере вечных недомолвок и страхов, лжи и обмана, погони за материальным благополучием, построенным на той же лжи и том же страхе? Уж лучше правда…

Она вынула из полиэтиленового пакета пачку исписанных округлым детским почерком листков:

— Возьмите, пока я не передумала.

— Ваша мать знает об этом?

Глеб взял листки.

— Нет, — Ирина поднялась. — Я пойду? Наверное, меня вызовут? Там есть мой новый адрес и телефон. Пока живу у отца, а потом видно будет…

После беседы с Ириной Соломатин пришел к следователю Глотову. Молча положил перед ним ее заявление.

— Скверно, — отодвигая от себя прочитанные бумаги, задумчиво произнес Слава. — Это называется вновь открывшимися обстоятельствами, а доказательств никаких. Есть такая отрасль науки, виктимология, от латинских слов «виктима» — жертва, и «логос» — учение. Она исследует роль потерпевшего в механизме преступного поведения. Сдается, Филатов попал в роль «молчаливой жертвы», собственным поведением создав ситуацию, которая привела его в петлю.